Ведущий завиражил, распахивая бомболюки над лесом, чтобы облегчиться, и потянул к югу, на родимый аэродром. Ведомые поначалу продолжили выполнять боевое задание, но второй выстрел зенитки оказался метче – взрывом «Юнкерсу» переломило крыло, и бомбовоз отдался на волю земного притяжения, рухнув в лес, где как раз начали рваться авиабомбы, сброшенные ведущим.
Второй ведомый счел это знамением и вошел в разворот, опорожняя бомбоотсек. В лесу как раз рванул упавший бомбовоз, и тут же посыпались фугаски, щепя стволы уцелевших деревьев, начиняя их осколками, скашивая подлесок.
– «Берегите лес, наше богатство!» – сказал я со вкусом.
Парочка «Ил-2» пронеслась над нашими позициями, покачав крыльями, но танки не тронула. С тяжким, позванивающим воем штурмовики прошли по-над лесом, забирая к югу. И больше мы их не видели…
Там же, позже
После полудня утренний азарт пригас, никто из моего батальона не являл чудеса массового героизма – мы просто выполняли очень нужную, очень тяжелую и грязную работу.
По мне, так готовность к подвигу отдает склонностью к суициду. Сдохнуть – проще всего, а на войне нет ничего легче, чем пополнить собой списки безвозвратных потерь. Но зачем?
Тебя же учили родину защищать! Ну, так покажи, как это делается! Изничтожай врага и помни: уход в Поля Вечной Охоты сродни предательству. Ведь без твоей огневой поддержки худо придется однополчанам – противник, не убитый тобой, принесет смерть товарищу. А посему – «гори, но живи!».
Мы пока что отделывались малыми утратами – убитых совсем немного, а среди моих друзей – и вовсе никого. Мне, конечно, малость стыдновато за то, что я разделяю личный состав на «тех» и «этих», но я обычный человек, а не гомункулус, живущий строго по правилам…
– Иван!
Годунов подбежал и отдал честь.
– Хватай свой взвод, прогуляемся в лесок.
– Есть! – заулыбался сержант.
Особой нужды в «прогулке» не было, я просто застоялся без живого дела. Разве Бритиков не знает без меня, как вскрывать консервные банки? А «осуществлять координацию» и Шубин способен, и тот же Зюзя.
Ровно в час взвод построился, и мы вышли – Воронин и Якуш тащили на плечах «эмгачи», Косенчук шагал впереди, бдительно глядя под ноги. А то мало ли…
Но ВОПы нас миновали. Совсем рядом, за молодым ельником, скрежетали и лязгали немецкие танки, и в механических шумах таяла резкая человеческая речь.
– Ходють тут… – зло выговорил Лапин.
– Доходятся, – обнадежил я его, заворачивая в чащу.
Мы вышли вереницей на обширную «поляну», посреди которой догорал сбитый «Юнкерс». Земля была изрыта воронками, а дерево устояло лишь одно, да и то ободранное осколками. Стволы торчали, обкорнанные и обломанные на разной высоте. Сучья, ветки, ошметки коры устилали всю поляну и кое-где тлели, заглушая вонь смолистым духом.
– Осторожно, – предупредил я, – а то вдруг какая железяка не разорвалась. Да нет вроде… Пошли!
По вьющемуся проводу мы выбрались к минометчикам.
– А мы… это… – растерялся взводный. – Обратно. Мин нет!
– Топайте, топайте, – улыбнулся я. – Иван, вроде к тылам вышли?
– Надо проверить, товарищ командир!
К востоку мы повернули, выйдя на забытую тропу, и вскоре достигли давешнего ельничка. Поле битвы открывалось за крайними деревьями – чадящие танки, тушки подстреленных или посеченных осколками фрицев.
«Тройки» обозначились в полусотне метров, к северу от нас. За бронированными «панцерами» хоронилась пехота, со спины – болванчики в одинаковых касках.
Неожиданно пальба участилась – танковые орудия громыхали вперебой, грохот ходил волнами. Но и ответный огонь резко усилился – было похоже, что Бритиков задействовал всю батарею «ахт-ахт». Порой снаряды шуршали с перелетом, без пользы разрывая землю, но чаще всего впивались в броню стальными жалами, и тогда накатывал грохот, обдавая теплой воздушной волной.
Немцы дрогнули. Пехота побежала назад, суетливо стреляя из винтовок куда-то в северном направлении, а танки дали задний ход. Боялись, гады, разворачиваться – корма всегда слабее бронирована, чем в лобовой проекции.
– Огонь! – бросил я, вскидывая «ППШ».
Сухие трески очередей слились, и фрицы задергались, забегали, теряя голову, не разумея, где враг. Рявкнул фельдфебель, внося в сумятицу следы прусского порядка, но это не помогло – три пули подряд впились унтер-офицеру в грудь.
– Уходим! – скомандовал я.
Немчуры тут с батальон. Пугануть можно, но биться – просто убийственно, в буквальном смысле.
Мы вовремя отступили, с удовольствием прислушиваясь к воплям раненых, и по дуге вернулись на позиции.
Прогулка удалась!
* * *
Часов до трех немцы вяло маневрировали – танки, которые на ходу, укрывались за подбитыми собратьями, а пехота то ли залегла, прячась по воронкам, то ли засела в лесу.
Я сильно не радовался – противник, надо полагать, ждал подкрепления, но в бою любая передышка на пользу. Мы подтянули боеприпасы и уволокли с позиции разбитую «ахт-ахт», перевязали раненых и схоронили убитых. А Симоньян накормил всех кулешом! Что за радость – похлебать горячего – знает лишь тот, кто сутками отражал атаки, не имея времени даже забинтовать раны.
Тонус у всего батальона мигом достиг нужной высоты. Лапин к месту выразился: «Во-от… Теперь можно и с голодными повоевать!»
А в четвертом часу, если верить моему «Зениту», немцы снова пошли в атаку. Вдалеке, возле самых болот, разворачивались грузовики, волоча на прицепе пушки, а мимо них, словно прикрывая собой, катилась колонна «Т-III».
– Танки! – крикнул Трошкин. – Много! И самоходки «Арт-штурм»!
– Подъем, – закряхтел я. – Вторая часть марлезонского балета!
Из газеты «Красная Звезда»:
«ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 24 октября. Днем и ночью над Волгой и городом разносится грохот гигантского сражения. Враг беснуется, спешит. Первые заморозки подгоняют его. Немцы, подтянув новые войска, бросили в бой до двух пехотных дивизий и несколько десятков танков. Но защитники Сталинграда упорно отстаивают каждый рубеж. Они устилают подступы к городу и улицы его трупами немецких солдат и офицеров, защищая честь своей родины…»
Глава 15
Воскресенье, 25 октября. День.
Дорогобужский район, с. Полибино
Вон они, серые коробочки, горят, как огни на курганах…
Ближе всех подобралась резвая «двойка» – три попадания разобрали ее на части. За нею дымит «четверка» с перекошенной башней, а по соседству чернеет «Т-III» – догорела, видать.
Я обвел взглядом поле битвы. Замыкая его с востока и запада, чащи леса охватывали рамкой композицию в стендалевских тонах, красных и черных. Мои губы дрогнули, складываясь в невеселую усмешку.
