– Минометы?
– Только те, что на «цуйках», но мин мало, всего один ящик остался.
– Используй, Женя, – вздохнул я, – выпалывай чертову пехоту!
– Как тяпкой! – белозубо улыбнулся Порошин и крикнул: – Минометчики, к бою!
Растревоженный и неуспокоенный, я убрел обратно к артиллеристам. За спиной падали четкие команды:
– По пехоте! Заряд три! Прицел четыре-шестнадцать! Огонь!
– Выстрел!
Несерьезный хлопок, и мина взвилась, описывая крутую дугу.
– С горячим приветом, хренадеры! – выцедил я.
Там же, позже
Казалось чудом, что мы все еще живы. И не просто трясемся, зарывшись в норки, а воюем, бьем врага из его же оружия. Сколько наших полегло, я не знал. И не спешил послать за Шубиным или еще за кем – тяжкая усталость одолела вконец.
С раннего утра бегаю, ношусь по траншеям в попытке быть везде. Артиллеристы толкают пушку – и я подпихиваю. Пересел «пан Зюзя» на «однойку», затеял боезапас пополнить – и я снаряды таскаю. Громоздит ротный полукапонир – и комбат тут как тут, с саперной лопаткой наперевес…
Салов твердо обещал авиацию вызвать – «ближе к вечеру», как он выразился, а до тех пор надо справляться самим. Своими силами. А их уж и нет…
Мины кончились. Патроны для «ДШК» и те вышли. Последний снаряд запихали в накаленную «ахт-ахт», и тут прилетело. Меткий ли снаряд послал наводчик танковой пушки или шальной занесло, а только орудие раскурочило в лом.
Запаленно дыша, я подхватил снаряд для «однойки» и потащил, терпя ноющую боль в оттянутых руках. Это сколько же я железа «перекачал» сегодня… Шварценеггер позавидует.
Громыханье выстрелов и взрывов подутихло или это я малость слух потерял? Все шумы сраженья слились в нудный гул, и он плавал над позициями как монотонный звуковой фон, вроде ливня за окном.
Сгибаясь, от чего ломило поясницу, я добрел, дошкандыбал до «однойки». Из задней дверцы как раз показался Зюзя, чумазый и распаренный, с устатку забывший «мову».
– Ни, товарищ командир, – крикнул он, бодрясь, – лучше танк склепать! А то я туточки за троих! Сползу за рычаги, подвину цю колдобину, як треба, и обратно к орудию! Заряжаю, навожу… Давайтэ!
Кряхтя, он нагнулся, а я выжал снаряд.
– О-па! Держу, – прокряхтел военком. – Синицкий обищав подойти, будыть за мехвода…
– Скоро составлю вам компанию, – пообещал и я, руками упираясь в корму самоходки. – Щас только с Бритиковым перетолкую, а то у 8-й совсем «арты» не осталось… Много тебе еще?
– Давайте ще один, товарищ командир, и хватыть!
Я кивнул, да и поплелся за «ще одним». По дороге нашел себе занятие, а заодно – маленькую передышку для измочаленных мышц. Пригнулся и глянул в стереотрубу. Ну, хоть не зря…
Десятки танков коптили небо черными и синими дымами, а полегшую траву окраса жженого сахара уминали тушки в шинелях цвета «фельдграу». Картинка!
Мой рот сложился в кривую ухмылку. Не зря…
– Товарищ командир!
Я поднял глаза. Передо мной покачивался Бритиков – бледный, без фуражки, с обмотанной бинтом головой.
– Мы там «цуйку» впрягли, товарищ командир, – старательно выговорил лейтенант, – оттащим одну «семидесятипятку» Порошину. А то с того фланга – тишина…
– Добро, – кивнул я, экономя слова. Говорить о том, что я-де и шел за этим к нему – зачем?
Подхватив на руки снаряд, со стоном распрямился и даже не глянул кругом. Слышит ли кто, как я тут расстонался, или нет, мне было совершенно безразлично. Отупел.
Выйдя к «САУ-1», обнаружил Синицкого в изгвазданном танкистском комбезе и шлемофоне, сдвинутом на затылок.
– А замполита куда дел? – через силу пошутил я.
– В 6-ю ускакал, товарищ командир! Сказал: «Тудой и назад!»
Танкист наскоро докурил самокрутку и протянул руки за снарядом…
Мы оба слышали зловещий посвист мины, но не придали этому значения. Запредельная усталость и привычка не обращать внимания на сталь разящую сложились…
Грохнуло. Взвился вихорек пыли и дыма. Рваные осколки с визгом рикошетировали от гулкой брони, и лишь один зазубренный отлетыш с омерзительным чавканьем увяз в груди Синицкого.
– Твою ж ма-ать… – замычал я.
Бережно потянув неприятно податливое тело убитого товарища, я оттащил его в укрытие. Самоходка – не танк, целиться надо, орудуя рычагами. Не хватало еще на Синицкого наехать…
Сунув снаряд за клепаный порожек, залез сам. Глянул в перископ – немецкая оптика услужливо показала бронированную парочку – вдоль леса крались «тройка» и САУ «Штука», которую в «Красной Звезде» упорно именовали «Арт-штурм».
– С вас и начнем…
Кряхтя (никто не слышит), я залез на место мехвода, завел двигун, газанул разок и дал задний ход. Подвернул, зажав фрикцион, и вернулся к орудию, перехватываясь и подтягиваясь.
– Бронебойным! – хрипло скомандовал себе. – Заряжай! Готово! Огонь!
Пушка пальнула, сотрясая рубку. Напуская синего дыму, выпала горячая гильза, залязгала под ногами. Я прильнул к нарамнику. Есть! Правда, я метил в танк, а попал в борт «Штуке». Но опыт есть…
– Левее!
Спустившись к рычагам, довернул. Стеная и охая, выполз обратно на место командира «однойки».
– Бронебойным! Иди сюда… – Дослав снаряд, я вдавил педаль.
«САУ-1» качнулась, отзываясь на грохочущий раскат жалобным лязгом и скрипом металлических членов.
– Ах, ты…
Промазал! Надо было чуть-чуть выше… У танка лишь гусеница слетела, пластаясь серебристой лентой, а башня ворохнулась, чернея дулом, и выплеснула огонь.
Взрывом сорвало бронеплиту справа. Я оглох, а увесистые кусочки железа ужалили бок, терзая жгучей резью.
– Врешь… – зарычал я. Голос сорвался в скулеж. – Не возьмешь…
Больно-то как… Дотянувшись до снаряда, всхлипнул, но ухватился-таки. Зарядил. Кряхтя.
Если немецкий наводчик опередит меня… Не думать… Огонь!
Выломанное «окно» в борту рубки напускало свежего воздуху, и мне полегчало. А когда бронебойный ударил «тройку» под башню, стало еще легче.
– Я первый…
В перекрестье вползала «четверка» – и еще один снаряд внедрился в казенник. Выстрел… Что? Я зарядил осколочно-фугасный? Вот дебил… Хотя… Хватило! Проломило-таки борт! Гори-гори ясно…
А вот «однойку» добили бронебойным. Чудовищный грохот нахлынул, ударил наотмашь, вынося лобовую броню. Удушливый дым и палящий огонь заполнили весь мир, взрыв всадил в меня осколки и докрасна раскаленные клепки.
Я запутался в пространстве, не ведая, где верх, где низ. То ли валило меня, то ли крутило, не помню – сознание тонуло в кипящей смоле.
