Народ захлопал, встречая Калинина, – седой старик в черной паре вышел на сцену. На Деда Мороза он не тянул, уж больно бороденка куцая, а вот на Санту – вполне.
Что Председатель Президиума Верховного Совета СССР говорил собравшимся, я прослушал, занятый подглядыванием – пытался узнать, угадать, кто сидит со мною в одном ряду. Бесполезно… Живые лица и старые фотокарточки часто так непохожи. Хотя… Я присмотрелся к соседке. Серова! Ну, конечно! Валентина, кажется…
Словно учуяв мой интерес, девушка живо обернулась ко мне и расцвела улыбкой.
– А вы с какого фронта, товарищ капитан? – прощебетала она.
– С Калининского, – не стал я скрывать, любуясь нежным лицом. В его выражении перемежались детская непосредственность и великолепная необузданность чувств. – А вы?
– А я – с театрального! – засмеялась хорошенькая визави. – Меня Валя зовут. А вас?
– Антон.
Строгий дядя с переднего ряда обернулся всем корпусом и строго посмотрел на девушку. Серова тотчас же изобразила раскаяние, придавая лицу серьезности. Но чертики в ее глазах прыгали по-прежнему.
– Служу Советскому Союзу… – донеслось гулом.
Михаил Калинин вручал ордена и тряс руки героям, улыбаясь по-доброму, как дедушка из деревни, и все хлопали награжденным.
– Антон Иванович Лушин! – четко объявил помощник «Всесоюзного старосты».
Насилу унимая ёканье, я встал и прошел к трибуне. Чеканить шаг у меня не выходило, хромота мешала, но волна рукоплесканий, прокатившаяся по залу, будто сняла тяжесть – люди, сидевшие за моей спиной, всё понимали.
– Капитан Лушин по вашему приказанию прибыл!
Разводя усы в ласковой улыбке, Калинин вручил мне красную грамоту с золотым тиснением – «Герою Советского Союза» – и две маленькие коробочки того же державного цвета с орденом Ленина и Золотой Звездой.
– Поздравляю вас, товарищ Лушин! – тепло сказал Михаил Иванович.
– Служу Советскому Союзу!
Я скромно вернулся на место, улыбаясь аплодировавшему залу, а Серова, восторженно ахая, помогла мне надеть награды.
Наверное, именно в этот момент во мне что-то сошлось – и сочлось с тем миром, куда я угодил. Именно зародившееся чувство общности взволновало меня, а вовсе не та бешеная овация, с которой люди, собравшиеся в Свердловском зале, приветствовали Сталина.
Я смотрел во все глаза, чувствуя, как частит пульс. Сказка…
Калинин суетливо освободил трибуну, и вождь кивнул ему мимоходом.
– Товарищи! – Глуховатый голос, знакомый по старым записям, разнесся по залу. – Второй год мы ведем ожесточенную борьбу с фашизмом, воюем за свободу и независимость нашей родины, отстаиваем самую жизнь! Наша непобедимая Красная Армия разгромила врага в Демянском котле и сняла блокаду с героического Ленинграда… – Иосиф Виссарионович не читал с листа, он говорил от себя, и зал слушал, замирая. – Товарищи! В результате контрнаступательной операции «Уран» нашей армии удалось окружить группировку немецко-фашистских войск под Сталинградом. Сегодня утром немецкая 6-я армия капитулировала! Генерал-фельдмаршал Паулюс и еще двадцать с чем-то генералов вермахта сдались советскому командованию…
Зал взорвался аплодисментами. Люди вскакивали с мест, а крики «Ура!» загуляли под куполом. Да я и сам орал, отбивая ладони.
– И-и-и! – радостно пищала Серова, тиская меня и целуя куда придется, а в моей голове, как в колоколе, дрожало: «Победа же! Победа!»
– …Эта победа Красной Армии, – Сталин словно подхватил мои мысли, – стала коренным переломом в войне. Мы отняли у немцев стратегическую инициативу, и теперь наш долг – прогнать захватчиков с советской земли и завершить всенародную борьбу окончательным разгромом гитлеровцев! Наше дело правое, товарищи, победа будет за нами!
