Чертыхнувшись ей вслед, я вышел на дорогу. И сразу понял, отчего дуб получил инвалидность – толстенный сук в обхват оторвало взрывом, опалив кору дерева. А прямо посреди дороги дымились остатки автобуса «ЗиС-16». Уцелел лишь передок, посеченный осколками. Раму перебило, а салон разворотило прямым попаданием.
Я оцепенел, глядя на рваные куски человеческих тел, разбросанные по пыльной дороге. Руки, ноги, головы… Сахарный излом костей, розовые лоскутья легких, черно-багровые лужи запекшейся крови…
Вонючий дым стлался над грунтовкой, и я не сразу заметил перевернувшуюся полуторку, догоравшую в кювете, с жалко задранными колесами. На чудом уцелевшем борту вилась надпись жирными белыми буквами: «…кий детский дом».
Лишь теперь моим глазам до конца дался зримый ужас – растерзанные тела принадлежали детям. Девочкам и мальчикам, от двенадцати до семнадцати.
– Ах, сволочи… – выдохнул я дергавшимися губами.
Юные граждане СССР даже не начали жить по-настоящему, а их – насмерть!
Я забегал по месту преступления, ища хоть малейшие признаки жизни, и не находил. На обгоревшей траве за огрызком кабины автобуса умирал пожилой шофер, скрюченными пальцами удерживая сизое сплетенье кишок, вывалившихся из распоротого живота. Лишь только я наклонился к нему, как дыхание страдальца пресеклось, а в глазах, что уставились в небо, в синюю прорву Вечности, застыл стеклянистый блеск.
Я устало выпрямился и зашагал по обочине к Ботнево. «Одному мне всех не захоронить, – со скрежетом проворачивалось в голове. – Еще бы человек пять с саперными лопатками…»
Следуя за мыслью, я глянул в сторону воронки, где догорала «эмка». Словно в кратере вулкана, в ней заворачивались клубы синей гари, скрывая свежую могилу Тоси Лушина. Дунул ветерок, относя чад, и я замер.
Краем блеснула гладь озера, а на бережку выстроились мои друзья – Паха в черных плавках, Артем в налипших «семейниках» и Кристя в соблазнительном бикини. Между ними и мной надрезала землю мерклая огненная полоса, фонтанировавшая слабеньким «гребнем», почти незаметным на свету.
– Не переступайте черту! – заорал я, отмирая.
– Да что происходит? – тоненьким голоском закричала девушка. Паша успокаивающе взял ее за руку.
Грузной трусцой сбежав с откоса, я замедлил шаг, жадно вбирая глазами облики моих друзей – на долгую память.
– Там, где вы стоите, тикает две тыщи девятнадцатый, – проговорил неторопливо, хоть и задыхаясь слегка, – а здесь, за чертой, сорок второй год. Антона Лушина я похоронил…
Бледнеющий Трошкин забормотал:
– Политрук умер. Да здравствует политрук! Ерунду говорю, да?
Мои губы повело вкривь.
– Чую, скоро все закончится, – вздохнул я. – Распадется связь времен…
– Хроноклазм! – выпалил Артем, блистая эрудицией. – Это когда прошлое вклинится в будущее… – Он смутился, бросая поспешно: – Ну да…
– Ты переоделся в форму… того Лушина? – вполголоса спросила Бернвальд.
Я кивнул.
– И понял, зачем вы так похожи?
– Не уверен, – мотнул головой в сомнении. – Но все так и должно быть. Я остаюсь.
– И мы! – решительно заявила Кристина, первой переступая черту. Пашка шагнул следом, не выпуская руки девушки.
Артем, испугавшись, что останется один, суетливо перескочил отсвечивавший сиреневым «гребешок». В то же мгновенье вся цветомузыка погасла, а земля вздрогнула, выглаживая сдвиги.
Я глянул в небо. Пусто, ни следа от авиалайнера. Даже белесого выцвета от инверсионного шлейфа не видать.
– Что же вы наделали? – вздохнул я, опуская голову и глядя глаза в глаза – в синие Пашкины, в зеленые Кристинкины, в карие Тёмкины. – Теперь всё, назад дороги нет…
– Ну и ладно, – пожал плечами Ломов. – Не очень-то и хотелось! Ты, вон, в госкомпании работал, а я на босса вкалывал. Думаешь, приятно? Ну, натура у меня такая, пролетарская! А здесь все как надо: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
– Здесь война, Паха, – напомнил я ему.
– Ну и ладно! Да, Кристинка?
Девушка молча кивнула и улыбнулась.
– Наше дело правое! – воскликнул Артем, дурачась. – Враг будет разбит, победа будет за нами!
– Ладно, победитель, пошли! – резковато сказал я.
– Куда?
– Тут автобус с детдомовцами разбомбило, поможете… – В моем голосе зазвучали грубые обертоны. – Хоть в воронку снесем, зароем в братской могиле! Прибарахлитесь заодно, а то вы, мягко говоря, не по моде одеты.
– С мертвых снимать? – дрогнула Кристина.
– Нет, – вымолвил через силу. – Я там чемоданы видел, по всей дороге раскидало…
Мы вышли к дубу. Трошкин, увидав кровавое месиво, позеленел и согнулся в рвотном позыве.
– Бож-же мой… – выговорила Бернвальд дребезжащим голосом. – Они же совсем маленькие!
– Ты тоже не дылда, – сипло выдавил Тёмка, – твой размерчик…
– Дурак! – рассердилась девушка. – Я не о том совсем!
– Не ругайтесь, – тихо сказал Павел, и Кристина покраснела.
* * *
Час или дольше мы сносили останки в воронку под дубом, а после долго отмывали руки. Сил закопать могилу не осталось совершенно.
Кристя нарыла в чемоданах тутошнее белье и простенькое ситцевое платье, я преподнес ей черевички и носочки, снятые с убитой девушки.
Затвердев лицом, Бернвальд обулась – и скрылась за дубом, переодеться.
– Плавки – вон туда, – показал я подбородком на коптящую полуторку.
– Фасон из будущего, – вздохнул Ломов, запуская галантерейное изделие в огонь, – ты прав… Как Кристя только выдержала, она же очень чувствительна…
– Не всегда, – сухо сказала девушка, показываясь за нашими спинами. – Хирургу брезговать нельзя никак, вот я и представила, что тут везде операционная… А тебе идет.
Паха смутился, подсмыкивая широченные, но кургузые штаны.
– Куцые какие-то…
– Ничего, – успокоил я его, – форму выдадут по росту.
– Ну, надеюсь… – проворчал Ломов, натягивая мятую рубашку из синей фланели.
Трошкину достались светлые парусиновые штаны и модная рубашка-апаш. А вот обуви не нашлось ни на Тёмку, ни на Пашку.
– Ничего, – бодрился Артем, – в Красной Армии сапоги, чай, найдутся!
– Тихо! – цыкнул я, расслышав натужный вой мотора.
Вдалеке, на повороте, завиднелась колонна – в ее голове тряслась и качалась полуторка, набитая красноармейцами. За нею двигались две или три «эмки», а замыкал кортеж новенький «Студебеккер». Наши.
– Слушайте внимательно, – завел я инструктаж. – Вы все помогали эвакуироваться детдому. Ваши документы сгорели. Называйтесь своими именами, как есть, только профессии скорректируйте – вы оба! Кристя – хирург, на фронте такие люди нужны. Пашка, ты, помнится, в артиллеристах служил?
