Сейчас шел домой: кругом тишина, падает снег, все засыпано им, нет ни полиции, ни милиции, ни военных. А у вас, говорят, даже в больших людных городах ночью ходить страшно.
Сегодня познакомился с соседями: поднялся на второй этаж, живут чехи, начинаю разговаривать по-русски, они кое-что, кажется, понимают (языки немного схожие), отвечают по-чешски, я ничего не разберу. У них девочка, тринадцати лет, понимает, когда я по-русски спрашиваю, потом между собой поговорят, и она мне отвечает по-немецки, в общем, разговор идет на трех языках. Смех! По-немецки чехи говорить не желают принципиально, понимают все, но говорить ни за что не будут. Мне это кажется смешным, и я нарочно иногда веду разговор на немецком, это их злит, но из уважения к русским приходится отвечать.
В институте все демонтировано, заколачивается в ящики и готовится к погрузке. К Новому году будем дома, мне предложено лететь самолетом.
Здесь наши столько мебели красивой набрали, и все имущество разрешено погрузить в эшелоны. Из-за этого знакомый капитан предложил мне вместо него остаться начальником отдела кадров, а затем прилететь в Москву самолетом. У меня барахла нет, и я дал согласие. Трястись в поезде не хочется, а самолетом, думаю, эшелоны догоню.
2.01.46
«И этот год ты встретишь без меня».
К. Симонов
И этот Новый год пришлось встретить на чужой земле, но эта встреча не была похожа на 42-й год в Москве и на 43-й год в глухих оврагах Калининской области. Это был праздник победителей: в шикарной вилле фабриканта, где весь зал украшен живыми цветами, стол был заставлен десятками сортов различных вин, а чего только не приготовлено – и не перечислить. Жаль, не было оркестра.
Так что Новый 1946 год дома я не встретил.
Эшелоны ушли на Будапешт и Яссы, через Польшу оборудование послать не рискнули: на Западной Украине продолжают шалить бандеровцы.
Мог осмотреть Румынию второй раз, но не захотел сам: лучше полечу самолетом. Нас осталось в институте, точнее, в здании с остатками оборудования и немцами, четыре человека. Полковник и его помощник майор живут в шести километрах отсюда, в городе, приятель мой живет в Праге, на аэродроме, а я как начальник отдела кадров со своими «кадрами» живу в Сморжовке (так называется поселок). Есть еще караульная рота, которая несет охрану оставшихся складов и гаража. Я разъезжаю на машине, которая в полном моем распоряжении. А если нужно ехать в концентрационные лагеря за нужными нам немцами, то мне полковник предоставляет свой шикарный линкольновский лимузин. В лагерях я забирал жен тех немецких специалистов, что необходимы нам, – парадоксально, но я в данном случае выступаю в роли защитника недавних наших врагов.
15.02.46
Время идет, а я все еще в Судетах! Катаюсь на лыжах, которые мне подарил один чех; лыжи слаломные, швейцарские. Горы тоже подходящие – таких в Горьком нет.
Жизнь идет веселее, чем в Австрии, но домой хочется. Полетим, когда всех немцев отправим из Чехословакии в Германию, мы обещали им отвезти их со всем скарбом одним эшелоном.
А делается это так: здесь немцев сажают в концентрационные лагеря, а затем с 30 килограммами вещей отправляют в Германию. Сейчас здесь целые поселки стоят безлюдные, но с полной обстановкой. Ведь Судетская область была заселена в основном немцами, которых сейчас уже не осталось, кроме наших, институтских.
16.03.46
Наступает весна, а я все еще в Судетах. Собираем «домой» немцев, передаем чехам остающиеся «наши» помещения. У меня два помощника: завхоз, старичок пан Санограбек, и секретарь, хорошая девушка Мирослава. Это мои заступники, чехи, кроме них – одни немцы. Немцы идут ко мне как к единственному начальнику над ними со всякими просьбами и жалобами. Я не понимаю их многословных объяснений. Мирослава мне все переводит с собственными комментариями и обязательным в конце предложением – отказать! Во всем, в каждой мелочи, но отказать! Когда я выполняю просьбы немцев, она очень сердится. А просьбы доходят до анекдотов: приходит старушка и начинает со слезами что-то рассказывать, я слушаю, не понимая ни одного слова. Мирослава мне со смущением переводит: «Она просит вас похлопотать у чехов, чтобы ее маленькому внуку дали чешскую карточку, ибо парнишка родился от русского солдата без согласия на то матери, и соседи могут это подтвердить». Мне приходится через Мирославу объяснять старушке, что я не имею к этому отношения.
В другой раз приходит пожилой чех и протягивает счет от какой-то артели на уплату денег за устройство бомбоубежища для института. Я объясняю, что они строили для немцев, а теперь здесь мы, русские; ему это непонятно, он предъявляет счет фирме, независимо от того, кто сейчас ее хозяин, и требует уплаты.
Мне приходится подписывать рекомендации немцам, которые уезжают. Некоторые едут в Англию, Данию, один уезжает даже в Каир. После них отправимся мы. Сейчас в Сморжовке нас, русских, двое: приехал из Праги приятель, где он отправлял самолеты. В нашем распоряжении остался на аэродроме один самолет, который ждет нас.
3.04.46
Весна.
Люди, которые бывают в Праге, рассказывают, что там, в долинах, уже все зеленеет, а у нас еще кое-где лежит снег. Немцев отправили в их Германию, сдали помещения чехам, подарили им все, что осталось: уголь, железо, проволоку, трансформаторы и прочее.
10.04.46
Простились со Сморжовкой и поехали в Прагу – кругом опять красивая весна, как год назад, когда мы сторожили эти Судетские горы. Мы расстались с ними навсегда или, может быть, до следующей войны: если она будет, то начнется здесь. Именно здесь проходит граница с капиталистическим миром.
Второй раз осматриваю Прагу, теперь не торопясь хожу по улицам, по музеям, любуюсь красивыми мостами. Город не похож на Вену. Прага – современный город с широкими улицами, с огромными светлыми зданиями, последний город на моем пути, не пострадавший от войны: здесь не падали бомбы, по нему не била артиллерия. Только 5 мая 1945 года немного постреляли немецкие танки.
Рано утром с первыми лучами солнца белый красивый «Дуглас» вырулил из ангара.
Самолет в нашем распоряжении, полсамолета полковник загружает собственными вещами, мне, кроме чемодана и лыж, грузить нечего. С разрешения полковника к нам сажают шесть пассажиров.
Через три часа самолет поднимается, дает прощальный круг над городом и ложится курсом на Варшаву.
Ярко светит солнце, мы летим все время вдоль какого-то горного хребта, иногда вдали видны снежные вершины. Наконец самолет поворачивает резко налево, мы пролетаем над горным перевалом, под нами Польша. Через 2,5 часа вдали появляется разбитая Варшава. Даже сверху это жуткое зрелище: стоят мертвые кварталы, пустые коробки домов со впадинами окон.
Самолет приземляется на дозаправку. Мы сидим на аэродроме, пьем пиво.
Снова в воздухе, под нами проплывают серые поля Белоруссии, где-то слева в туманной дымке виден Минск, а дальше идут леса. И вдруг в какой-то момент самолет идет на снижение, появляется летное поле, говорят – Внуковский аэродром.
