– У моего папы, он связистом прошел войну, высококлассным, здесь, в Вене, в группе среди тех, кому он передавал свой опыт и знания, был болгарин из Пловдива, они подружились. Этот парень при расставании очень благодарил моего отца – он же стал специалистом, и теперь ему легко будет найти хорошую работу, которая всю жизнь будет кормить его.
– А как звали папу?
– Алеша!
– Забавно! А знаете, что на горе в Пловдиве стоит памятник, известный на весь мир «Алеша»?
– Конечно, чай, я был в Болгарии!
– Поставить памятник советским освободителям решили сами жители Пловдива, указаний сверху не было. Собрали пожертвования на мемориал. Помогать устанавливать скульптуру пришли многие жители города, один из них на пьедестале под воином написал мелом большими буквами «Альоша». Так вот этот, что написал имя, был высококлассным связистом с телефонной станции.
Расставшись с Иваном, я медленно шел по Mariahilfer Strasse. Возле отеля «Cummer» играл на аккордеоне уличный музыкант, наши взгляды встретились, бросив монетку в его коробочку, я побрел дальше. Музыкальным сопровождением мне была «Катюша».
Каузалгия-1985
«Второй раз осматриваю Прагу,
теперь не торопясь, хожу по улицам,
по музеям, любуюсь красивыми мостами.
Город не похож на Вену».
Из письма отца 10.04.46
Каузалгия. Другого названия я не придумал, чтобы описать состояния миллионов людей, живущих на земном шаре уже десятки лет и мучающихся от нестерпимой боли. Болят те части твоей души, твоей совести, чего-то твоего общего с человечеством, что ты потерял навсегда и никогда не восстановишь.
Это не вырванный зуб и не потерянная в бою рука: это может быть близкий тебе человек, с которым ты, волею судьбы, больше никогда не встретишься, дорогая тебе безделушка и даже фотокарточка, с которой на тебя посмотрит милое и почти забытое лицо.
Часто перебираю фотоальбомы своего отца, в них карточки, которые отец присылал с фронта десятками, так – на память. У меня рука не поднимается их выкинуть. Это – история, история моей страны, моей семьи. На них чужие улицы, чужие кирхи, дома, с них на меня смотрят красивые лица, нарядные люди, они улыбаются, радуются, у них праздник. Многие фотографии подписаны незнакомыми мне немецкими, а может, румынскими или чешскими словами и именами, они мне ни о чем не говорят…
Одна фотография всегда вызывала у меня особый интерес: молодой красивый старший лейтенант в длиннополой дорогой полураспахнутой шинели, с яркими горящими погонами на плечах сидит на высоком уже полуоттаявшем апрельском стогу сена в обнимку с интересной румяной хохочущей девушкой, одетой тоже в какую-то форменную полукуртку-полушинель. Это – мой отец, как он был красив и элегантен. Оккупант! Но как же они обнимались и как были счастливы. Но как же они хохотали, как им было хорошо. И милая по своей нескладице надпись: «Нежнаму и любимому Алеши. Мирослава. Сморжовка. Дудень. 1946 г.».
* * *
Весна 1968-го, и я – не Алеша, и девушка в мини-платьице из крепдешина, такая стройная, что я могу обхватить ее за талию, как липку, сомкнув пальцы двух рук, и пахнет от нее цветущей липой, а вкус слюны ее слаще липового меда, и поэтому я зову ее Липок. И в кинотеатрах – «Андрей Рублев» Тарковского, и в магазинах – «московская колбаса» по четыре рубля, за сорок копеек можно попросить нарезать тонко-тонко и высасывать эти кусочки, сидя на скамеечке, болтая, целуясь, а строго в одиннадцать разбегаться по домам.
Мы были студентами, а наши одноклассники служили: кто в Германии, кто в Венгрии, кто в Болгарии, регулярно присылая нам фотографии красавиц в ярких купальниках. Мы наклеивали эти картинки на спортивные сумки и бензобаки «Явы-350». Правда, Женька Полещук, который учился в инязе на переводческом, и его отец был полковником и служил в ГДР, дарил нам дорогие открытки: моей Липок – красавицу Брижит Бардо с надписью: «Липуська, ты помнишь Венецию!», а мне цветное фото «Битлз» с язвительным: «Папа договорился – они приедут к тебе на день рождения!»
У каждого в жизни был самым прекрасный счастливый период, и он связан не с колбасой, не с цветущими липами, не с беззаботностью. Этот период – молодость. Это когда в тебе столько адреналина и тестостерона, что они выбрызгивают через край. Слез от радости не хватает! И все плохое – впереди, и самое прекрасное еще будет! И забывались и послевоенные безотцовщина и беспризорщина, с которыми пришлось вот-вот, только что столкнуться, и они еще свежи. И «сорок восемь – половину просим», когда кто-то выходил во двор с куском хлеба, посыпанным сахарным песком. Все это было тогда так близко, так рядом, но уже – как эхо. Потому что были и комсомольские слеты, и парады, и демонстрации, и праздник, который назывался Юность.
И вдруг, где-то далеко-далеко, – «пражская весна», «социализм с человеческим лицом»?
И – неожиданная открытка из далекого, давно забытого, праздничная, с золотом, зайцами, елками. Открытка из Чехословакии:
«Дарагой Алеше! С Праздником Вас Христовым! Счастья Тебе в твой дом и всем твоим близким. Мирослава». И дальше адрес: тот же, Сморжовка.
Через двадцать лет.
* * *
Не знаю – что там решали и где? Понимали ли уже тогда – что произойдет в августе? Но включили моего отца в туристскую группу на июнь месяц – ГДР, ЧССР. Зачем, почему, был ли в этом какой-то смысл? Но «пражская весна» пришла нежданно-негаданно: немецких танков еще не было, советские десантники еще не срывали майорские погоны в пражских пивных с захмелевших чешских расхрабрившихся офицеров, но пятиконечные звезды, внутри которых рисовались фашистские хакенкройцы, уже рисовались по ночам на улицах.
Экскурсии по Праге не получилось. Фотоаппараты отобрали. Что произошло с отцом дальше, он рассказал только мне и только через десять лет, когда мы сидели в парке при областной больнице Семашко, в которой ему должны были делать на следующий день операцию.
Полковник в штатском пришел к моему отцу в гостинице.
– Никаких оперативных данных об этой Мирославе у нас нет. Семьи нет, детей нет, родителей нет. Работает на телецентре. Что ей от тебя надо – непонятно. Если бы она была завербована во время войны, мы бы знали. У тебя – два дня. А еще капитан с погонами сидит в «уазике» перед гостиницей, и никаких документов. Что получится – то и получится. Понял?
– Что-то с трудом, товарищ полковник, – промямлил отец.
– Думай! В лучшем случае тебя ждет работа в полпредстве, а в худшем… вспомнишь молодость. А если ничего не придумаешь по пути, можешь жить дальше так, как будет тебе легче. А придумаешь – зачем тебя сюда выдернули, нам всем будет легче. И думай, ты – не дурак. Иначе инструкций бы надавали.
Прага летом: липы в цвету, утки на Влтаве любовью занимаются. Дребезг трамваев, цокот подкованных лошадиных копыт, во всех пивных мужики сидят, о политике только и разговаривают.
