кажется, уже не выиграют,
большие шансы имеют американцы…»
Из письма отца 30.06.42
Постколониальная Индия.
Мне повезло узнать ее, вздрагивающую. Я видел, как она пришибленно оглядывается на трехсотлетнее английское беспардонное владычество.
Миллиардное население с умопомрачительной по численности, все подавляющей кастой неприкасаемых: нет ни паспортов, ни родителей, ни места жительства, они родились в придорожных канавах и там же умрут. Из одежды – только набедренная повязка. Машины-фургоны с черными крестами собирают их останки вдоль дорог, определяя место или по запаху, или по стаям огромных грифов. Столбы черного дыма от погребальных костров можно увидеть во всех больших городах.
Угольные худые велорикши – кожа и кости, к ним страшно подходить. Трехколесные мопеды с тентами от солнца: за простой карандаш или ластик он повезет вас куда угодно, рассчитывая еще на что-нибудь.
Ювелирные лавочки, где сапфиры, рубины и даже бриллианты меряют стаканами и записывают ваше имя в книгу почетных гостей.
Дели, Агра, Хайдарабад, океанские пляжи Бенгальского залива и фантазии Тадж-Махала – мы небольшой группой катались почти месяц по этой непонятной и волшебной стране, не уставая удивляться. Природа, животный мир, исторические объекты, обычаи, кухня – все это составляло наши ежедневные впечатления.
И как бесплатное приложение, подозрительным шлейфом, как мираж, вызванный тропической жарой, – во всех этих местах мы сталкивались с одним и тем же человеком. Это был Джонни.
Джонни-американец – прозвали мы его между собой.
Джонни. Мы с ним познакомились, точнее, впервые столкнулись, в Нью-Дели, где жили в полупустом пятизвездочном отеле, огромном дворце без каких-либо удобств. Мы, советские граждане, тогда еще не представляли, что в отелях тропических стран должны быть кондиционеры, должны меняться простыни, а в барах можно требовать холодное пиво и лед.
Мы играли в темном мрачном огромном холле в карты, когда мимо нас навеселе куда-то на выход прошествовала небольшая группа: два джентльмена и дама. Один из мужчин с сигаретой в зубах остановился, всем своим видом изображая заблудившегося школьника, около нашего массивного стола из синей яшмы, за которым мы играли. В этот миг я, выругавшись матом и смахнув пот со лба, в очередной раз обругал тропическую жару и нерасторопных индусов, у которых буфет работал час в сутки.
Незнакомец каким-то незнакомым небрежным жестом вынул сигарету изо рта и оглушительно свистнул. Тут же повернувшись в бездонный полумрак холла, он громко и хрипло крикнул:
– Бой!
Буфетчик в золотой чалме, белых шароварах и золотых тапочках появился в тот же миг.
– Айс энд колд вате, – так же хрипло, но уже вполголоса произнес незнакомец.
Буфетчик обернулся в мгновение ока, вернувшись с большим серебряным подносом, на котором стояла большая запотевшая бутылка минеральной воды и большая серебряная салатница со льдом. Незнакомец жестом показал на наш стол, и индус, бормоча что-то вежливое, поставил поднос.
– Гоу эввей, – уже совсем тихо, но по-прежнему хрипло произнес незнакомец. Буфетчик, не переставая кланяться, спиною вперед зашаркал в темноту холла.
Теперь уже мы все трое, сидевшие за столом, удивленно воззрились на благодетеля.
– Меня зовут Джонни. А вы – русские?
– Да, – за всех ответил я, поднимаясь. Незнакомец оказался неожиданно маленьким.
На нем была белая широкополая шляпа, черная шелковая рубашка с закатанными до локтей рукавами, белые удлиненные шорты и светло-кофейные лаковые босоножки с узкими носами. В общем, одет он был дорого и стильно. За худощавостью его ощущалось натренированное сильное тело.
– Джонни! Я – из Америки, – произнес незнакомец и протянул руку.
Я представился и пожал ему руку.
– Не удивляйся, что я хорошо говорю по-русски: я несколько лет работал в России. Я был разведчиком, был на нелегальном положении до провала. А теперь, как и вы, – просто турист. Я правильно все говорю по-русски или что-то не так?
– Правильно, только…
– Значит – что-то неправильно! А как по-русски точно выразить «гоу эввей»?
– Пошел вон! – на миг задумавшись, ответил я.
– Замечательно! Конечно – «пошел вон!». Спасибо. Я побегу догонять своих друзей, извините, что обеспокоил вас своим вниманием.
Джонни ослепительно улыбнулся и, развернувшись на каблуках, пошел на выход. Не было слышно только звона шпор.
Я ничего не могу интересного рассказать об Америке или американцах, потому что никогда не был там. Все мои представления о них чисто интуитивно собирательные и, скорее всего, поверхностны. Вся моя Америка – это четыре встречи с Джонни.
Второй раз он попался на нашем пути, когда мы с директором Облпотребсоюза и героем обороны Сталинграда, членом КПСС с 1943 года Николаем Ивановичем Шилковым стояли в ботаническом саду города Хайдарабад под большой кокосовой пальмой и старались определить – зрелые орехи или нет. Неожиданно к нам подошел третий, это был Джонни. Он подошел к нам, как к старым знакомым: улыбаясь и протягивая руку. В другой он держал свернутые в трубочку листья бетеля. Он старательно, не торопясь откусывал от зеленой трубочки и, пожевав, смачно сплевывал густую струю в сторону.
Я знал, как готовится это местное экзотическое снадобье, своего рода легкий наркотик. Обычно черный полуголый индус, сидя на корточках, набирает своими грязными щепотями из маленьких жестяных коробочек протертые в порошок местные травы, а потом, поплевав на ладонь, растирает все это на своей жилистой ляжке, превращая порошок в тонкую колбаску. Эту колбаску он завертывает в листья бетеля, заклеивая полученную трубочку своей липкой слюной. Вот эту трубочку и жевал сейчас Джонни.
– Джонни, как вы можете это? Это же опасно! – спросил я.
– Ну, что вы! Чепуха! Я использую лучший антисептик в мире. Его разрабатывали по заказу ЦРУ, а я верю американским лекарствам. В тропиках я регулярно его потребляю и жру все, что попало, а в Париже я регулярно вкалываю себе в ляжку пенициллин. Пять миллионов единиц – и не страшны ни сифилис, ни триппер. Опасно?! Это что же: быть в Париже и не попользовать парижанок? Дудки! Я правильно использовал это слово?
– Правильно, – успокоил я Джонни. Джонни очень хорошо использовал русский язык, чувствовался легкий акцент, но было и легкое недоверие к его американскости.
– А вы, как и все русские, опять задумываете что-то противозаконное?
– Да нет, – ответил я, – мы просто думаем: созрели эти орехи или нет?
– Не надо думать! – и тут я услышал уже знакомый хулиганский свист, на который мгновенно, как из-под земли, появились несколько худеньких маленьких и испуганных подростков-индусов.
– Так надо же лестницу, – недоуменно пролепетал Николай.
