Я разглядел среди них плохорусскоговорящего гида Нуана, который постоянно обслуживал меня как таксист. Я давал Нуану заработок, и он немножко лебезил передо мной. Ежедневно он предлагал какие-то экзотические развлечения: то рыбалку в океане, на который было страшно смотреть, то – девушку «шри-ланка».
Увидев меня, с трудом идущего, Нуан поспешил навстречу, а мужички замолчали. Я дал Нуану деньги и попросил, чтобы ребята сбегали за выпивкой. Худенький, похожий на мальчика ланкиец с бельмом на глазу взял деньги и побежал в поселок, а кто-то из сидящих на корточках услужливо протянул мне «козью ножку», набитую листьями коки. От этой самодельной сигареты никакого кайфа не было, и я продолжал курить «Мальборо». Хотя местные, покурив, начинали что-то петь и даже пританцовывать.
Я спросил у Нуана про Пипу, и тот рассказал мне ее историю.
Муж Пипы работал на «тук-туке» – трехколесном мотороллере с будкой, возил рыбу из порта в местный ресторанчик. Во время цунами его зажало между двух автомашин и раздавило ноги. Ноги отняли. Началась гангрена. Он умер. Пипа осталась с двумя детишками и должна вот-вот родить третьего. Она вынуждена работать, хотя, по ланкийским понятиям, женщина не должна работать.
Из магазина принесли большую бутылку дрянного джина и литровую – пива «Лев», которое мне очень нравилось и к которому я привык. Я выпил из горлышка три больших глотка этого местного джина – пойла, от которого меня передернуло, и запил пивом. Бутылку с недопитым джином я отдал местным, а пиво оставил себе.
В номере Тася обработала мою рану по всем правилам и назвала меня кобелем. Я не понял почему. После объяснений выяснилось, что у меня все заживет как на собаке.
Рубашку Пипа отдала мне утром. Она глядела на меня круглыми розовыми глазами и прижималась большим животом к ноге, пока ножницами отстригала откуда-то торчащие маленькие кончики ниток. Я шкурой ощутил, что в этом прижимании было влечение. Ее большая атласная цвета шоколада грудь соблазнительно выглядывала из выреза платья. Еще я чувствовал, как в животе у Пипы сучит ножками ее малыш, и даже пожалел, что у меня не будет больше детей.
Я вытащил из шорт пачку с сигаретами, в которой хранил скомканные в трубочку мелкие купюры, и, выбрав десятидолларовую, протянул Пипе. Она разгладила ее на белесой ладошке и поцеловала. Я успел разглядеть купюру, она была очень затертая, и рядом с малиновым банковским штампиком в углу шариковой ручкой была написана цифра 97. Мелькнула мысль заменить бумажку, но что-то остановило меня.
Нуан пришел поздно ночью. Мы спали. Нуан очень тихо постучал, почти поскребся в дверь. Я даже не проснулся, но Тася встала и открыла. Нуан говорил только с ней и по-французски. Когда я открыл глаза, моя медсестра была уже одета.
– Куда ты? – спросил я.
– В поселке рожает женщина. Надо помочь. Они узнали, что я медработник.
– Я с тобой!
– Нет, этого делать нельзя.
Тася вернулась под утро радостная, довольная, что-то мурлыча.
– Все прошло удачно. Мальчик – крепкий, красивый. Родился в рубашке.
– Что значит – в рубашке?
– Да зачем тебе? Значит – околоплодный пузырь не разорвался. Вот и все.
– Это хорошо?
– Нормально. Проколола пузырь. А я еще и заработала, – и она, что-то положив на торшерный столик, ушла в душ.
Освещенная мягким светом, на столике лежала десятидолларовая купюра. Малиновый банковский штампик и цифра 97, написанные шариковой ручкой, были очень знакомы.
Чужая медаль
«Имея медаль «За освобождение Праги»,
да не навестить этот город».
Из письма отца 9.09.45
Когда бывшая моя одноклассница Танечка Нефедова сказала, что Коля Каштанов – сын Славки Каштанова, а дядя Боба – Славкин отец, я не удивился, а скорее, обрадовался: интересно сталкиваться в жизни с фактами, сравнимыми с эхом давних, хорошо забытых событий. Дядя Боба со своим внуком Колей появился у нас во дворе недавно по какому-то муниципальному обмену. Получили они квартиру по программе «ветхое жилье» или заслужил ее старик, как ветеран войны, – не знаю. Был дядя Боба стариком бодрым и крепким и нравился нам, его новым соседям по дому. Но спрашивать его про Славку я не стал: я и по школе-то Славку плохо помню. В памяти сохранилось два или три мелких эпизода, в которых он сыграл какую-то роль.
Ну, во‐первых, когда по нашей улице проложили трамвайную линию восемнадцатого маршрута, к нам на Белинскую прикатил, зацепившись крючком из катанки за «колбасу», из Лапшихи смешной маленький пацан, в валенках и солдатской шапке-ушанке без хлобыря, переднего отворота. Так мы познакомились. Было это морозной зимой. А через какое-то время он, Славка Каштанов, уже сидел со мной за одной партой.
Был у Славки один противный недостаток: из носу у него постоянно выползал зеленый пузырь. Он его никогда не высмаркивал и не вытирал: он его всасывал с противным звуком, но через десять минут он у него снова выползал из ноздри. Не подумайте дурного: Славка дебилом не был – скорее, он был мальчиком сообразительным.
Помню, как на школьных соревнованиях по прыжкам в высоту Славка перепрыгал всех мальчишек в школе, даже старшеклассников, и почти занял первое место. Он прыгал не перекатом и не перекидным – он просто подходил к висящей планке перед коробом с песком и, как циркач, кульбитом перекувыркивался через нее. Он почти занял первое место, но Вовка Кожиков, который жил в соседнем дворе и мечтал стать спортивным комментатором, успел сбегать домой и принести нашему учителю физкультуры книжку «Справочник по легкой атлетике», где черным по белому было указано, что при прыжках в высоту толчок производится одной ногой. Еще Вовка Кожиков тогда же рассказал, как на Олимпиаде в Лондоне один китайский спортсмен поставил мировой рекорд по прыжкам с шестом чуть ли не на семь метров: он просто подходил с шестом к планке, ставил его и карабкался по нему, чтобы потом перевалиться через перекладину. После этого в правилах проведения соревнований по легкой атлетике появилось уточнение, что руками во время попытки прыжка шест перебирать нельзя.
Ну и еще уже совсем парадоксальный или скандальный случай: на какую-то торжественную пионерскую линейку Каштанов пришел не в пионерской фуражке, а в настоящей офицерской, и при этом у него на груди красовался приличный набор медалей и пара орденов. Старшая пионервожатая отвела его к директору школы, и что там было, неизвестно, но на линейке Славка Каштанов не появился. Хотя чего особенного: после войны многие из нас таскали боевые награды родичей, и наши родители не возражали. Помню – и я носил отцовские.
Вот и вся моя память о Славке Каштанове.
А вот про дядю Бобу и его внука Колю я хочу рассказать поподробнее. Старику было под восемьдесят или около того, а Коле лет двадцать пять. У старика была приличная пенсия, как у ветерана войны, а Коля занимался в частной фирме новейшими компьютерными технологиями. Жили они неплохо, я бы сказал, даже с достатком: у Коли был новенький «Форд Фокус», и они с дядей Бобой раз в неделю ездили в торговый центр на шопинг. А по будням старик ежедневно выходил во двор на прогулку, обязательно в костюме, в холодное время – в плаще или добротном пальто, с клюшкой, правильнее назвать ее тростью, в шляпе, и при этом он был высоким и стройным, даже сухопарым. Не было в нем ни зазнайства, ни высокомерия: он легко знакомился с местными мужиками, старухами, детьми и мог в течение какого-то непродолжительного времени поддерживать разговор на любую житейскую тему.
