Валентайн. Как угодно. Главное – суть. А до сути они докопаться не могли! Как уж он спасал мир с помощью доброй английской алгебры – не знаю. Но только не так.
Ханна. Почему? Потому что у них не было калькулятора?
Валентайн. Нет. Да. Потому что существует определенный порядок, ход событий. Нельзя открыть дверь несуществующего дома.
Ханна. На то и гений.
Валентайн. Увы – это гений безумцев и поэтов.
Том Стоппард. Аркадия
Пролог
Бледно-зеленая луна плыла над заливом. От воды поднимался густой туман и наползал на берег, путаясь в тростнике и расставленных на просушку сетях. Сверху, с утеса, море выглядело так, словно его задрапировали клубами пыльного тюля. Порывы ветра рвали серое покрывало, обнажая масляно-черные прогалины. В паре километров к югу спал скрытый туманом городок Спектр. Вдалеке виднелись мачты стоящих на причале рыболовецких баркасов – сплетение прямых линий, похожее на зачарованный лес или кладбище. С залива тянуло холодом.
Густав Гаспар схватился за шершавую ветку куста и ступил на крутую тропинку, ведущую к пляжу. В другой руке он держал керосиновую лампу: желтый свет, пробивавшийся сквозь закопченное стекло, не столько освещал дорогу, сколько раздражающе рябил в глазах. Шел Густав медленно. Болтавшаяся на заплечном ремне тренога то и дело норовила ударить под колено, а Густав не хотел скатиться с утеса, переломать кости и, главное, разбить чертовски дорогой телескоп. От холодного бриза не спасала даже плотная ветровка. Отсыревший брезент лип к спине, а красная вязаная шапочка пропиталась влагой и на ощупь была как медуза. Густав останавливался через шаг и прижимал ладони к стеклу лампы, грея окоченевшие пальцы. Во фляжке плескалось немного рома, но он не спешил воспользоваться проверенным средством. Ночь предстояла длинная.
С отливом море отступило на три метра, оставив на пляже мелкие лужи и облепленные ракушками валуны. Для наблюдений за небом берег был не лучшим местом. С крыши собственного дома Густав мог увидеть больше и притом не мучиться от холода и сырости. Да что говорить – останься он на вершине утеса, не пришлось бы постоянно протирать окуляры от конденсата. С другой стороны, наверху он был бы безучастным наблюдателем; здесь же он оказывался в самой гуще событий.
Прыгая по изъязвленным морем камням, Густав подошел к самой воде. Почудилось, что рядом промелькнул темный силуэт огромной рыбы, плавающей прямо по воздуху, но не успел он удивиться, как серая пелена отхлынула под напором порыва ветра. Таинственная рыба оказалась кривой корягой, обглоданной волнами до глянцевого блеска. Густав громко хохотнул, высмеивая свои страхи. Померещится же! Однако сердце прибавило оборотов – в его возрасте слишком живое воображение способно сыграть злую шутку.
Небо было безоблачным и черным, как сырая нефть. Туман искажал размеры. С пляжа луна казалась невероятно огромной. Она лежала на тонкой границе воды и воздуха, окруженная россыпью звезд. По привычке Густав проверил созвездия, не без удовлетворения отметив, что все на месте. Вторую Бетельгейзе он списал на оптическую иллюзию, еще одно порождение тумана – к счастью, далекое и оттого безобидное.
Поставив лампу на камень, Густав снял с плеча холщовый мешок и расчехлил треногу. Из приливной лужи выскочил красный краб и воинственно замахал клешней, но стоило лишь топнуть, как тот скрылся в ночи.
Густав установил телескоп на штативе, до упора закрутив винты крепления. Зрительная труба выглядела старой, хотя ее сделали меньше года назад. Бронзовые накладки, выпуклые швы и неряшливая чеканка были лишь имитацией, а стилизованная под готический шрифт надпись сообщала, что чудо сделано в Китае. Густав купил его по каталогу «Товары – почтой», клюнув на скидку, как форель на мучного червя. Телескоп стоил ему целого состояния, но в подарок прислали астрономический календарь на три года, два из которых уже прошли.
Если верить астрономическому календарю, лучше всего Марс будет виден около трех утра. Часы показывали половину третьего, оставалось не так много времени. Крошечные волны захлестывали ботинки, в которых давно хлюпала вода. Густав глотнул из фляжки, поморщился и припал глазом к окуляру.
Он долго смотрел на ползущую по Морю Спокойствия черную дугу, сперва приняв ее за проделки инопланетян или американцев, и лишь после сообразил, что это его собственная ресница. Отодвинувшись от телескопа, он потер глаз и снова приложился к фляжке. С моря донесся громкий всплеск.
Густав вздрогнул, хватаясь за лампу, но слабого света было недостаточно. «Кит, наверное, – подумал он. – Или скат выпрыгнул из воды. Такое бывает». Он еще раз взглянул на часы – без четверти.
Всплеск раздался снова, громче и гораздо ближе. Густав отступил на пару шагов. Туманное море вздыбилось и обрушилось на скалы. Разбившись в лохмотья, волна отхлынула, и перед Густавом предстал залив, залитый серебристым светом.
На темной глади воды луна отражалась так четко, что на мгновение Густав уверился, что мир перевернулся и отражение висит над головой, а звезды – лишь огоньки глубоководных рыб. Залив сиял разноцветными огнями, как рождественская елка. Перед Густавом словно развернули яркую картинку из астрономического календаря: белые и красные карлики, голубые гиганты и неведомые ему спектральные классы… Новые звезды не стояли на месте: вторя расширяющейся Вселенной, они разбегались друг от друга, складывались в новые созвездия и таинственные галактики.
Порыв холодного ветра швырнул в лицо горсть водяных капель. Густав встрепенулся, сообразив, что стоит раскрыв рот, с видом неподобающим ученому. Несколько голубых огоньков приближались к его ногам, покачиваясь на волнах. Он зажмурился. Любому явлению найдется разумное объяснение – главное, взглянуть под правильным углом…
Когда он снова открыл глаза, все встало на свои места. Не было опрокинувшегося неба и разбегающихся галактик, остался глубоководный светящийся кальмар рода «Чудесная лампа». Пучеглазое создание тыкалось в ботинок, видимо решив попробовать его на вкус. Тысячи его головоногих сородичей заполнили залив, поднявшись из бездны на зов полной луны. Успевшая пошатнуться картина мира твердо встала на ноги. Густав отпихнул моллюска.
Над головой будто чиркнули фосфорным карандашом. Тонкий штрих метеора мелькнул и исчез, но спустя долю секунды небо вспыхнуло потоком падающих звезд, отсчитывая незагаданные желания.
Густав рванулся к телескопу, но ударился о треногу. Конструкция пошатнулась. Он вцепился в нее и закружился в обнимку с телескопом. Ушибленный палец больно пульсировал. Кальмары, звезды, метеоры – все смешалось перед глазами. Небо полыхало, словно он угодил в сердце северного сияния.
В глазах потемнело. Густав, шатаясь, остановился, но в то же время продолжал вращаться, подхваченный круговоротом природы. Он всем телом ощущал, как крутится вокруг оси Земля, как Солнечная система оборачивается через центр Галактики, как обращается сама Галактика… В висках пульсировала кровь, но каждый удар сердца вплетался в симфонию вечного движения. «Центр Мира. Я попал в Центр Мира», – мысль бессмысленная и пугающая мелькнула и исчезла. Густав растворялся в этом круговороте, точно Бастинда под осенними ливнями.
