– Алгоритм Эмиля мы тоже не будем использовать. Мы от него избавимся.
– Что? Как мы будем защищать пользователей без людей, которые проверяют помеченные сообщения, и без алгоритма Эмиля?
– Мы не будем.
– Совсем?
– Мы больше не несем ответственности за пользователей «Фантома». Мы предоставляем платформу, сервис. Мы не отвечаем за то, как люди его используют.
– Как можно так говорить?
– Слушай, даже с командой из сотни или тысячи модераторов, или если бы алгоритм Эмиля работал с почти стопроцентной точностью, мы бы все равно не смогли отследить все нарушения. И всякий раз, как что-то ускользнет, нам будут предъявлять претензии, как бы мы ни старались. Люди всегда найдут новые лазейки для своей жестокости.
– Так ты просто сдашься?
– С тех пор как возникла та история с травлей через «Фантом», мы потратили уйму часов – и огромную часть бюджета, пытаясь решить проблему. И хотя мы продвинулись вперед, публика этого не заметила. Мы так и остались сервисом сообщений с проблемой травли.
– Все гораздо хуже. Наш сервис используют для оскорблений и запугивания. Людям угрожают убийством.
– Это наша проблема, только если мы сразу не объявим, что больше не отвечаем за это. Пользуйтесь «Фантомом» на свой риск.
– Ты предпочтешь намеренно сделать «Фантом» хуже, превратить в опасную среду?
– Нам нельзя принимать на себя эти удары. Нужно привлекать капитал, но ничего не выйдет, если пресса будет набрасываться на нас каждую неделю.
Вот он – подлинный мотив Брэндона.
– Я основал «Фантом» из высоких побуждений и не отказался от них. Но нам ни за что не достичь этих идеалов, никогда не изменить мир к лучшему, если у нас закончатся деньги.
Ситуация была гораздо плачевней, чем я думал. Без серьезного сокращения расходов «Фантом» загнется через шесть месяцев, если не раньше. Брэндон уверил, что серьезно обдумал мое предложение. Но расходы на зарплаты, пособия и акции компании сократили бы жизнь «Фантома» с шести месяцев до трех.
– К тому же я не могу просить денег у инвесторов, если сообщу им, что половина сотрудников занята в службе поддержки.
– Почему?
– Потому что технологическая компания должна создавать технологию, а не извиняться за нее.
Брэндон сказал, что я могу взять выходной, но на самом деле мне попросту было нечем заняться в офисе.
Мысль, что придется идти домой и сидеть в своей квартире, оказалась невыносимой, и я отправился бродить по городу, пытаясь отвлечься. Выпил три «маргариты» со льдом в мексиканском ресторане за углом – только там и продавали алкоголь до полудня. Заглянул в кинотеатр, но там не давали ничего интересного. Хотел было написать сообщение Джилл, но не смог придумать, как объяснить внезапный выходной, кроме как признать полное фиаско в роли руководителя. Поэтому я слонялся по городу, пока не забрел в тихий скверик. Сел на скамейку, нацепил наушники – а вот и Марго.
Земля сгорает. Каждый год глобальная температура поднимается на три градуса. Солнце обрушивает свои лучи на планету, и они пробиваются сквозь остатки атмосферы, уничтоженной всего парой коротких веков вредных выбросов. Ах, «выбросы» – какой чудный эвфемизм, когда в действительности мы имеем в виду последствия жизнедеятельности человека.
Всего через десять лет Земля станет необитаемой. Раскаленной. Никакой урожай не вызреет. Океаны высохнут. Человеческая жизнь, какой мы ее знаем, перестанет существовать.
В запасе имелась уйма непрослушанных рассказов Марго, но к некоторым я возвращался всякий раз, когда психовал на работе. Я бы ни за что не назвал голос Марго умиротворяющим, но он был мне хорошо знаком и уже поэтому успокаивал. В одном рассказе говорилось о трибунале, состоящем из умнейших людей мира, они следили за планетой с космической станции. В их задачу входило наблюдать за Землей беспристрастно, со стороны и давать советы с отличной от земной точки зрения мировым лидерам, дабы предотвращать геополитические конфликты.
Шли десятилетия, а ситуация на Земле не улучшалась. По сути, все становилось только хуже, и, много лет наблюдая из космоса за жестоким, эгоистичным поведением человека, трибунал приходит к решению, что единственное, на что способен человек, – это причинять боль и страдания самому себе. Люди безнадежны. Планета обречена. Лучшее, что может сделать трибунал, как решают умнейшие, – прекратить мучения человеческой расы. Они меняют орбиту космической станции, чтобы та столкнулась с Землей. Удар разрушит арктический ледяной покров, вызовет приливы на всех континентах Земли, и моря поглотят цивилизацию целиком, покончив с человеческими страданиями.
И это последний великий поступок человечества: взять дело в свои руки.
Аудиофайл заканчивался смехом Марго. Сидя один в сквере, я тоже смеялся.
Вечером я отправился к Джилл, но рассказывать ей о случившемся не стал. Утром мы сели в поезд N, на ветке, которая связывала бруклинский чайна-таун с манхэттенским и тянулась до Куинса. Я ехал на работу, а Джилл собиралась встретиться со своим агентом в Мидтауне. Мы решили поесть где-нибудь на Кэнел-стрит, например, пельменей.
В вагоне Джилл выудила белые наушники из кармана куртки. Они спутались в такой плотной узел, что напоминали сухой брусок лапши рамен быстрого приготовления. Джилл принялась дергать провод, надеясь распутать.
– Будешь слушать музыку?
– О, прости, привычка. Обычно я надеваю наушники в поезде, чтобы никто со мной не заговорил.
Я осознал, что мы прежде не ездили в метро вместе. Обычно я приезжал к Джилл и мы никуда не выходили.
В вагоне было полно азиатов, скорее всего китайцев, учитывая ветку. У дверей стоял мощный белый мужчина, одетый как строитель – тяжелые ботинки, испачканные краской джинсы, неоново-желтая майка.
– Чинков как грязи, – пробурчал он себе под нос. – Куда ни плюнь, в чинка попадешь. – И забормотал, имитируя китайский: – Чинг чонг чанг, чинки чинк чинк.
С таким пассивным расизмом время от времени сталкиваешься в подземке. Я уж точно сталкивался. Когда я впервые услышал «чинк» в метро, меня это шокировало. Но за месяцы, проведенные в Нью-Йорке, уже привык не замечать такое.
– Простите, сэр, – это была Джилл, – но то, что вы говорите, крайне оскорбительно. – Она резко вскочила и в два шага пересекла вагон, оказавшись перед мужиком.
– Какая разница? Эти люди не понимают. Они знают только китайский.
– Во-первых, это лишь ваши догадки.
– Дамочка, может, займетесь своим делом, вместо того чтобы орать на незнакомцев?
– Вы ведете себя как расист.
– Брось, какой это расизм. Они не говорят по-английски. Если приезжаешь в Америку, нужно говорить так, как все мы.
– Я говорю по-английски, – сказал я.
