– Не выходит, – проговорил он. – Почему он не выходит?
Голова у Амоса запрокинулась, стала видна шея. Вены на горле выдавались так, что у Элви мелькнула мысль: обширный ишемический инсульт. Открытые глаза, как черные ямы, смотрели в пустоту.
– Могу ввести еще одну дозу, – предложил Ли.
– Вводите! – крикнула Элви.
Еще один шприц раствора в большую руку. По всей лаборатории звенели тревожные гудки: паниковали от собственных показаний приборы и мониторы.
Голос медтехника прозвучал в общем хаосе островком профессионального спокойствия:
– Он не выходит. ГЭП
[5] с желудочковой фибрилляцией. Мы его теряем.
Джим как молитву бормотал непристойные ругательства.
– Седативные. Сколько понадобится, – приказала Элви и бросила: – Я сейчас вернусь.
– Ты куда?
Она не ответила Джиму.
Она не знала, куда идет, пока не дошла. Перехватывала скобу за скобой, пробираясь по коридору, как по подводной пещере из кошмарного сна. Двигалась слишком быстро, набивала синяки на поворотах. В сознании из глубинной животной паники выделился клочок бдительного спокойствия.
В камере катализатора никогда не бывало так тесно. Рядом с телом повисли Фаиз и двое техников. В пустых мутных глазах катализатора не было удивления, волосы плавали вокруг головы, как у утопленницы. На экране изолирующей камеры видны были Кара и Ксан, их маленькие тела заполняли все помещение.
– Элви? – удивился Фаиз. – Что случилось?
Она не ответила. Джим показался в дверях следом за ней. Она и на него не взглянула.
Изолирующая камера относилась к самым передовым изделиям Лаконии, но в обращении была проще морозилки. Элви ухватилась за ручку, потянула, и толстая дверь отошла. Кара с Ксаном взглянули на нее круглыми глазами с удивлением и тревогой.
– Выходите, – велела Элви. – Вылезайте из контейнера. Сейчас же.
Фаиз очутился с ней рядом. Она испугалась, что он ее схватит, остановит, помешает, заставит объясняться.
Он не сделал ничего подобного.
– Погружение не удалось, – сказала Элви. – Амос там застрял, нам его не вывести.
Ксан покачал головой:
– Не понимаю. Как не вывести? Как застрял? Что его там держит?
Кара победно улыбнулась и взяла брата за руку.
– Ничего, мы это исправим. Делай, как я.
Она закрыла глаза, и миг спустя Ксан последовал примеру сестры. Катализатор тихо бессмысленно заворковал. Элви прерывисто вдохнула, у нее задрожали руки. Ей самой не помешала бы скорая помощь. Фаиз обнял ее за плечи, она позволила развернуть себя. Он хмурился: от беспокойства или от страха.
– Эй, Элви!
– Фаиз…
– Ну вот. Назовем это полевыми испытаниями нового протокола?
Элви сама себя удивила, рассмеявшись в ответ, пусть даже смешок и походил на рыдание. По корабельной системе прозвучал запрос на связь: ее искал Харшаан Ли. Она отозвалась, но не дала ему заговорить.
– Что там?
– Объект, кажется, стабилизируется, – сказал Ли. – Однако я наблюдаю…
До следующего слова сознание Элви расширилось, как будто челюсть отвисла, и она взорвалась в белизну.
Интерлюдия. Спящие
Спящий видит сон, и этот сон не похож на прежние.
Раньше маски бабушек нашептывали, манили, раскрывали свои секреты, а теперь его никто не встречает. Вместо встречающих – машина, и эта машина в непрестанном движении. Что-то – не совсем свет – переливается невидимыми никому цветами. Формы сцепляются и расцепляются быстрее мысли. Стрекот роя полон скрытого от него смысла. Спящий заглядывает в истину за сновидением и не находит в ней места для себя.
Но он должен найти или создать себе место, и вот спящий воображает себя ближе, усилием воли внедряется в машину, и машина закусывает его, рвет его, обдирает, оставляя без кожи. Боль реальна, но она учит. В переливах не-света проявляется порядок, в смене форм – мелодия, в пении роя – полувнятные слова. Если спящего здесь меньше, если машина отбирает то, чего уже не вернуть, то взамен ему дается знание глубже костей.
Наступает следующее время, и спящий вводит кровоточащие руки в пространство между пространствами, вдыхает сквозь дыры в числе и создает из абстракции инструмент для вскрытия абстракции. Он видит механизм собственными чужими глазами, и его глубина потрясает и ужасает. Голос машины становится густым, величественным, наводит трепет. Бог нашептывает непристойные ругательства, которыми кончается мир. Темнота – это тьма древности, но ужас для него не имеет лица, а ему нужен путь, так что путь будет. Тысячи укусов, миллион иголочных уколов. Все, что не вмещается, будет сорвано.
И быкоголовый бог оборачивается к нему, и на нескончаемое мгновенье они узнают друг друга так близко, что между ними нет места именам. Между двумя, мертвыми без смерти, нет тайн. Их боли – одна боль, их усталости – одна усталость, их решимость свивается в один канат, тянущий их в обе стороны. Что-то разлетается, и рогатый бог с окровавленными боками обращает глаза к спящему. Колесики в колесиках в колесиках. Там, где не было никого, шествуют миллионы людей.
Спящий расправляет плечи и вступает в круг. Вне этого круга нет ничего. В нем есть нечто, и оно желает его смерти.
Бог, бывший человеком, находит человека, бывшего трупом, и время с грохотом рвется. Спящий чувствует, как истончается сон, и в его тонкости боль. Он способен лишь выдыхать, зная, что, когда выдох кончится, новых вдохов не будет. Он бьется как бешеная буря, но второй бьется как отступающее море.
Мертвый начинает умирать. Где-то в другом месте, чувствует он, рвется на части тело. Он слышит, как замирает бывшее у него сердце. Он слышит человеческие голоса в пространстве вне боли, но к ним не ведет ни одна дверь. Спящему снится сопротивление. Крыса, кусающая тигриную лапу.
А потом что-то еще. Призрак, созданный из голода. Призрак, созданный из желания. Могильные дети и пленники. Они своей яростью касаются его ярости, и спящие видят сон вместе. Они втискиваются в машину, и машина начинает уступать, открываться. В бытие вплывает нить – красная, тонкая, гибкая. Рогатый бог выревывает огромную, как океан, усталость и опускает нечеловеческую голову.
Все заливает яркость, и на время вне времени они теряются в море воспоминаний и ощущений, созданные бездумными, простыми и растерянными, как новорожденный. Когда они снова есть, машина – это машина, а они снаружи.
Машина жужжит и клацает. Возникает малыш. Возникает голодный призрак, искрится. Спящий всплывает к трем яркостям. К трем отверстиям во льду, составляющим крышу мира.
