Бабочка, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, танцовщица!
Душа, любуясь тобой, порхает Во всех Домах сразу ты обитаешь, Лишь на мгновенье там задержавшись.
Мотылек, чудом явившись на свет, Вновь превращается в чудо.
Ах, фокусник, меняющий обличья!
У вас обоих поучиться бы Медведю.
«СТАРЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»
Стихи, которые прочитал Кемел (что значит Марс) из Унмалина в Обществе Земляничного Дерева
Наши души стали стары, Ими пользовались часто.
Этот нож переживет Руку, что его держала.
В долины горы превратятся, Родник же будет бить, как прежде.
Я старею, зато Моя душа молодеет.
Я к морю иду; Она же вверх по реке стремится.
Послушай, река:
Я-не душа моя, нет!
ЗАКЛИНАНИЕ
«Я создала эту песню, чтобы петь ее, если сухой сезон слишком затягивается или же если душа жаждет дождя».
Олениха из Дома Синей Глины, Вакваха
Ветры дуют пустые, Северный ветер, восточный, Небеса опустели.
То, что мы ищем, О чем мы мечтаем, Скрыто на дне, в глубине, Под волнами морскими.
О, светящиеся чужеземцы, Что глаз никогда не смыкают!
О, дивные жители океанской Далекой пучины!
Нельзя ль выпустить их, Дать им свободу?
Пусть в Долину они С южным ветром вернутся, Пусть с западным ветром Скорее сюда принесутся — В родную Долину И в свой Дом Небесный Облака дождевые, Грозою налитые тучи.
Пошли их, о Море!
Подари, подари им свободу, Как камни в горах Родники выпускают на волю, Как вольно течет к Тебе Наша Река по Долине, Как дарим Тебе мы танцы Свои, посылая их с песней, Как возвращаем мы снова Тебе Твои воды С Рекой и дождями, Чтоб Ты, Море, вновь смогло Само с собой слиться.
СТАРАЯ ЖЕНЩИНА ПОЕТ
Подарок Цветущей из Синшана ее хейимас
Цвела, как слива, Да стала черносливом.
Ах, черносливом стала На косточке сухой.
Съешь меня, съешь меня!
Косточку выплюнешь — Iна вскоре станет Деревом, деревом, Сливой цветущей станет она.
У ИЗЛУЧИНЫ РЕКИ
Написано Яростью под рисунком, украшающим стену хейимас Синей Глины в Синшане
Как медленно течет вода По илистому руслу, Меж низких и неясных берегов В тумане. Вдруг — хлопанье Широких сильных крыльев.
Но цаплю не могу я рассмотреть.
ЭКВЕРКВЕ: ПЕРЕПЕЛКА, ВЗЛЕТАЮЩАЯ В КУСТАХ
Подарено хейимас Синей Глины автором по имени Кулкунна из Чукулмаса
Хлопаешь, хлопаешь крыльями ты, С земли поднимая мирную стаю, Опасность заметив. О, чуткая!
Громом звучат твои мягкие крылья В зарослях чапараля.
Но тайные знаки глазам чужим незаметны.
Они лишь для тонкого слуха И острого зрения чуткого стража.
О, чудо пернатое в платье Землистого цвета!
ЭТОТ КАМЕНЬ
Из хейимас Змеевика в Телине; автор: Словоплет
Ушел он путь искать, Что к смерти не приводит.
Ушел он путь искать Да и нашел его.
Каменистым тот путь оказался.
Пошел он по пути, Что к смерти не приводит.
Пошел он по нему, Да вдруг остановился.
И тут же превратился в камень.
Стоит он на пути, Что к смерти не приводит.
Стоит он недвижим, Он танцевать не может И камешками плачет вместо слез.
Вот мимо люди Радуги прошли, Легко ступая, длинноногие такие, Они на танцы шли из Четырех Домов В Дома Земные, в гости, И подобрали слезы-камешки его.
Вот этот камешек — слеза его.
Мне подарили его те, кто умер Задолго до рожденья моего.
Мне на Горе был камень тот подарен.
Ах, этот камешек-слеза!
ЧЕТЫРЕ ИСТОРИИ
НЕНАВИСТЬ СТАРУХ
Рассказано Т„рн из Дома Высокое Крыльцо (Синшан)
Там, где сейчас в Синшане дом Высокое Крыльцо, давным-давно был дом, который назывался Переживший Землетрясение. Он простоял там очень, очень долго, наверное, слишком долго. Каменные порожки, а кое-где и плитки пола отесались буквально до дыр. Двери висели вкривь и вкось. Доски подгнили и едва держались. В стенах гнездились мыши; под крышей, на чердаке — полно птичьих и осиных гнезд и толстый слой засохшего помета летучих мышей. Этот дом был так стар, что никто и не помнил, какая семья построила его. Никому не хотелось его ремонтировать и поддерживать в нем чистоту. Этот дом был похож на старую-престарую собаку, которой все на свете надоело, на которую всем наплевать, вот она и живет сама по себе, грязная и молчаливая, и только чешется, когда ее блохи особенно донимают. Жители Синшана в те времена, наверно, были чересчур беспечны, раз позволили тому дому превратиться в грязную развалюху; безусловно куда лучше было бы просто повалить его, разобрать и использовать хорошие еще доски и камни для постройки нового дома. Но люди почему-то часто не делают того, что было бы лучше, или того, что просто хорошо. Жизнь течет, они остаются такими, какими были, и кто их изменит? Колесо все вращается и вращается… Трудно быть разумным во всем. И трудно вмешиваться в то, что делают твои соседи.
Итак, жили там две семьи: одна из Дома Красного Кирпича, а вторая из Дома Обсидиана. В каждом семействе была бабушка. И эти две старые женщины всю свою жизнь, прожили рядом, ненавидя друг друга. Не уживались они и все. Они даже не желали разговаривать друг с другом. Как все началось? Чего они хотели? Не знаю. И никто из тех, кто мне о них рассказывал, этого не знал. Ненависть ведь не имеет ни начала, ни конца, она как бы движется по кругу, и чем больше времени проходит, чем старше и упрямей человек, тем туже объятья его ненависти, и в итоге человек оказывается зажатым в ней, как палка в стиснутом кулаке. Вот так они и жили — старая женщина из Дома Красного Кирпича на втором этаже, а старая женщина из Дома Обсидиана на первом, над, кладовыми; и обе друг друга ненавидели. Женщина ею второго этажа обычно говорила своим домочадцам::
— Вы только понюхайте! Какая вонь ползет сюда снизу, когда она готовит! Скажите этой особе, чтоб перестала травить всех своими запахами!
И зять шел вниз и передавал ее слова старухе из Дома Обсидиана. Та ему ничего не отвечала, но говорила своему зятю:
— Что это за шум? Вроде бы собака где-то растявкалась? Или вода бежит в туалете? Что за неприятные звуки в этом доме! И что за люди там, наверху! Все ходят, топают, бормочут что-то, бормочут… Поди, скажи им, чтоб перестали так шуметь.
