– Ого! – проговорил Федор, идя к ней. – Это все ты сама тащила? Эй… А почему так долго?
– Ой, – махнула она рукой, чмокнула его в небритую щеку и рассмеялась без причин, наверное, от счастья. – Автобус сломался, застряли на три часа.
– А позвонить?
– Угу, как? Связи не было, по бокам лесопосадка, а за ней степи-пашни.
Федор приподнял одну из сумок и рассердился:
– А когда приехала? Я бы встретил, помог… Нет, зачем столько тащить на себе, у нас что, денег нет, чтобы купить?
– В супермаркетах? Пф! Смотри: курочка, уточка, кролик… Свежак! Это мамочка с дедом вырастили, разве сравнить с просроченной дохлятиной из супермаркета?
– Да бросай возиться, пошли спать. Поздно уже, а завтра на работу обоим. Иди, я отнесу все на балкон.
– И то правда, устала как собака, – согласилась Бела.
Только утром в ванной, глядя в зеркало, она обнаружила огромный синяк на всю шею с левой стороны, градиентом спускающийся на плечо. Сзади присвистнул Федор:
– Фью! Откуда украшение?
– Вчера на выходе из сквера напал один козел… Ограбить надумал. Меня – ха! Это от палки его синяк… странно, я почти не почувствовала удара. Нет, ты не думай, от меня этому гаду тоже досталось. Я ему врезала с ноги, и он в сквере восемь лавочек посчитал.
Осторожно дотронувшись пальцами до кровоподтека, Федор с сочувствием поинтересовался:
– Болит?
– Немного, когда резко рукой пошевелю, а так… ерунда, пройдет. Ой! Я же не одета! Иди, завтрак готов, ешь. Я сначала оденусь.
– Надо бодяги купить в аптеке, – озаботился Федя. – Поделаем примочки, пройдет быстро, мне мама так синяки лечила. Я забегу в аптеку, сам куплю.
Ах, как она это ценит – заботу, как благодарна и как счастлива.
Часть вторая
Непростые обстоятельства
Понедельник начался уныло, но для Болека неизменно скучным является каждое утро, да и каждый час, проведенный дома, похож на «испанский сапог». Это такое железное приспособление, в Средневековье во время пыток надевали на ногу и закручивали, стискивая ступню до треска костей. Болек ощущал испанский сапог на всем теле, он давил даже на мозги, словно их сдавили железные тиски невыносимых правил, странных отношений, полного недопонимания и тоски. Прибежал он на завтрак самым последним, мама бросила ему молчаливый упрек, папа, не соизволив даже взглянуть на сына, произнес вяло:
– Опять до утра торчал за компьютером?
С трудом Болек сдержал проклятый зевок, рвавшийся окончательно выдать ночное бодрствование, соответственно вызвать гнев родителя, которому иногда нужно показать, что он родитель, а не посторонний. Он схватил кофейник и наливал в свою чашку кофе, чтобы с первым глотком хоть немного взбодриться, иначе зевками папу выведет из себя, потом тот долго не вернется обратно. Пролил кофе на матовую скатерть, и папа заметил, папа замер… приподнял веки… О, как не хотелось Болеку, чтобы утро осквернили нотации, поучения, упреки, наставления! Но папа молчал. Пока молчал, он набирался сил, чтобы выдать сыну по первое число (и по второе). Почувствовав, как атмосфера накаляется перед извержением, мама увела в сторону:
– Болеслав, тебе на голодный желудок кофе пить…
– Можно, – перебив мать, сказал сын и натянул улыбку.
Это не вызов, не протест, не-не-не! Болек, наверное, самый миролюбивый человек на планете, но эту правильную черту, способную спасти человечество от истребления себе подобных, считают слабостью, бесхребетностью, безволием. И внешне не совсем удался, две сестры за столом хорошенькие, как на старинных рождественских картинках, одна в первом классе, вторая в девятом, обе светловолосые и с глазами оленят. А он долговязый, сутулый, с вечно виноватым выражением на вполне, как ему виделось, удовлетворительном лице, даже интеллигентном в отличие от папиной физиономии. Обычно очки портят внешность, но роговая оправа придает Болеку некоторой солидности.
– Я побежала, – подскочила Леся. – Мы сегодня дежурим. Па-а?..
Папа сигнал услышал – как же, как же не доставить принцессу до порога школы! Отец решительно поднялся, допивая кофе, поставил чашку и ушел, не попрощавшись, к радости Болека не затеяв длительную речугу. Впрочем, радость относительная, его угнетали отношения с отцом, который ждал от сына великих свершений, а свершать-то нечего, да и не хотелось. Все жаждут в детях видеть гениев, а претензии предъявлять к себе надо: что сделали, то и получилось. С их стороны странно ждать генетического шедевра, непроизвольно Болек произнес, в сущности, ни к кому не обращаясь:
– Чего он меня так не любит?
– Ну, что ты, Болек, – заерзала мама, стыдливо потупившись. – Папа переживает за тебя, он видит в тебе своего преемника, наследника его дела…
– Мама! – протянул он хрипло и со стоном, словно удавка сдавила его шею, и поднялся. – Я в универ.
– Постой, мне Юлю отвозить, отвезу и тебя.
Неплохо. Развалившись в салоне на первом сиденье, Болек машинально погладил обивку тыльной стороной ладони, впервые подумав, что папа не разорился на машину для него по примеру других папаш. Сам он не просил, а отец не предлагал. Партнеры отца купили своим отпрыскам по машине, некоторые по второй – первую детки укокошили. Дело, конечно, не в машине, Болек не принял бы такой подарок из принципа, просто это один из множества маркеров отношения отца к нему, между ними давно установилась обоюдная неприязнь.
– Болеслав… – строго (хотя мама не всегда строга с ним) обратилась к нему Ирина Матвеевна, уверенно справляясь с рулем. – Перестань дуться на отца.
– Я разве дуюсь? – промямлил Болек, глядя в окно.
– Ну, пойми, ты немножко инертный, а ему хочется…
– Мама! – взял он жесткий, типично мужской тон, на него это не похоже. – Я ненавижу юриспруденцию, понимаешь? Всей душой, мозгом, телом, руками, ногами и глазами! Ненавижу в постановлениях предложения на целую страницу и со всеми сложносочиненными маразмами! Это читать невозможно, а запомнить тем более!
– Но, сынок, для того чтобы ты продолжил его дело, нужно сначала изучить юридические уловки, чтобы тебя не обманули, не кинули…
– Ма, не разговаривай со мной как с пятиклассником. А кто сказал, что я хочу продолжить его дело? Кто решил за меня?
Болек не вспылил, напротив, перешел на спокойную тональность, загнав маму в тупик, ведь трудно убеждать сына в том, в чем она сама не уверена, а ему, судя по всему, абсолютно не нужно. Он взрослый, ему двадцать два года, хотя все равно еще дурачок, однако неплохой парень, в конце концов, право выбора все равно останется за ним. Щадя его, Ирина Матвеевна попыталась сгладить неловкую паузу:
– Я понимаю тебя, честное слово. Только фотоаппаратом много не заработаешь, а у тебя рано или поздно будет семья, ее нужно содержать…
