Лишь Лей смог появиться на свет — живым и здоровым. Он стал дождём в период засухи: дворец ликовал, даже горные монахи спустились к народу, чтобы дать третьему принцу имя — Лей, гром.
Тенли вложила в единственного ребёнка все свои силы, здоровье её стало ещё хуже, зато Лей рос красивым и умным, каждый во дворце знал, что третий принц займёт высокую должность. Его любили и баловали, осыпали похвалой и заискивали перед ним — ребёнком Императора и дочери самого богатого чиновника Донга.
И всё же никто не мог заменить ему равнодушного отца и обессиленную мать. Мальчик рос, видя, как Тенли день за днём смиренно ждёт внимания супруга, и как тот к ней безразличен.
Уже в десять лет Лей поступил в императорскую школу и жил при ней, лишь изредка покидая её стены. Ему не было скучно — рядом всегда были друзья и знания, которые он мог впитывать ежедневно.
И всё же его тянуло к матери, он чувствовал вину за то, что не может быть рядом с ней.
В последнюю их встречу Тенли выглядела прекрасно — её глаза светились, а щёки розовели, она даже вышла с Леем на прогулку, и это был один из самых счастливых дней в его жизни.
Счастье с привкусом горечи. Лей видел, что бледные щёки припудрены румянами, чувствовал, что свет глазам придаёт лихорадка, но смиренно делал вид, что ничего не понимает — мама хотела, чтобы он ничего не понимал.
Все следующие дни в школе он не находил себе покоя. Ему снились кошмары — неясные и липкие, его пробивала неожиданная дрожь и странно заходилось сердце.
Ему было неспокойно.
Он не мог покинуть школу, как и любой другой ученик. И всё же он решился написать отцу, переступив через себя, с просьбой о выходном — Лей должен был — нет, обязан был — встретиться с матерью.
Ему не позволили. Отец ответил ему строками из трактата «О честном правлении»: «Император диктует законы империи, как боги диктуют законы природы. День наступает днём, а ночь — ночью, даже боги не нарушают законов. Первый, кто должен следовать правилам — это тот, кто эти правила создаёт. Нет поблажек чину, нет поблажек званию, каждый равен с каждым, выше только Вейла — мудрейший и справедливейший из учителей».
Ночью того же дня Тенли умерла.
Вернувшись в поместье матери, Лей узнал, что она умирала в одиночестве — никто не навестил её в последние минуты жизни. Рядом были лишь слуги и стража, охраняющая её покой.
Трусость, смиренность перед тем, кто этого не заслуживает — Лей винил себя. Он мог сбежать, он мог прийти к матери, но счёл отцовское слово важнее.
Он никогда не простит отца — ведь Император не пришёл к своей супруге в её последние минуты. Он не простит себя — ведь он поставил чужое мнение выше любви и уважения к матери.
Он побоялся разочаровать отца, которому на него плевать, он струсил, и не попрощался с единственным родным человеком, с той, что обменяла своё здоровье на возможность дать Лею жизнь.
Лей был виноват, и ночами мама приходила к нему, чтобы напомнить об этом.
«Не-бла-го-дар-но-е от-родь-е», — выговаривали её губы.
Но последний сон отличался от других, и Лей не знал, что для него лучше — кошмар или неожиданное спасение.
Спасение в лице Робао, вольного раба, нескладного мальчишки с огромными глазами и мягкой улыбкой.
Почему он? Почему гнетущую тьму его сна развеял именно он?
Робао, привычно рассеянный, вдруг вошёл в разгромленные покои второй супруги и улыбнулся, смотря на Лея. В комнате посветлело, словно солнце прорвалось сквозь грозовые тучи, а мама опустила руку, перестав беззвучно кричать. Она повернулась к неожиданному гостю и подозвала его ближе. Как всегда послушный Робао тут же оказался рядом, Тенли взяла его руку, а затем руку Лея и соединила их, словно благословляя. Робао улыбнулся — так, как он улыбался в моменты искреннего счастья, прикрыв глаза и обнажив зубы. Тенли отошла в сторону, сердце Лея сжалось, и он наклонился к Робао…
В следующий момент Лей подскочил на кровати. Его тело горело, а сердце громыхало сильнее, чем после кошмаров. Сон разрезал сознание слишком яркой картинкой, подробной до деталей, и от того становилось ещё страннее. Неловкость от того, что — пусть даже во сне — он пытался поцеловать своего соседа, не давала нормально вдохнуть.
Вейла. Ему приснилось, как его мать благословляет его и Бао-Бао… а потом… потом…
Стоит ли говорить, что всё утро Лей шугался от Робао так, словно тот был прокажённым? Робао, кажется, не замечал странного поведения соседа — он и сам его избегал. За завтраком молчаливость этих двоих насторожила даже Гао, но перед парадом не было времени отвлекаться на всякие мелочи.
Избранных курсантов забрали государственные машины, Лей и Робао ехали отдельно, что тоже всех немало насторожило.
Лей устроился между Яном и Джианджи и всю дорогу пялился вперёд, облокотившись о колени. Парни переглядывались над его головой, решая, кто первым задаст волнующий вопрос.
— Лей… — проиграл в гляделки Ян. — Что-то случилось?..
Лей резко выпрямился.
— А что случилось? Ничего!
— Просто ты… — Ян снова переглянулся с Джианджи. — Вы с Робао повздорили?
— С чего ты взял? — Лей вдруг стал преувеличенно бодрым. — Знаете, а не пойти ли нам в бордель? Как в старые добрые! Выпьем, посмотрим на красивых женщин. Да и малышу Бао пора познакомиться с этой стороной жизни, не думаете? У нас ведь как раз заслуженные выходные после парада, отоспимся, а потом можем веселиться хоть всю ночь!
Ян нахмурился. Его коробило сочетание «Робао» и «бордель». Вряд ли бейцу там понравится, да и зачем ему женщины…
С другой стороны — а почему бы и нет?
— Джи? — Ян посмотрел на Джианджи. Тот пожал плечами — его вполне устраивало предложение.
— Вот и отлично! Тао с Фен-Феном точно не откажутся, а у Бао мы и спрашивать не будем, пр-авильно? — Лей посмотрел на друзей. — Только не говорите ему раньше времени, а то двести раз надумает и передумает, с его-то характером.
Они приехали немного позже первой машины, Тао и Фен-Фен уже почти переоделись, помощницы поправляли их платья.
— Где Робао? — поинтересовался Ян.
— В отдельной комнате. Нам всем предложили, но мы решили, что будет забавно понаблюдать за процессом друг друга. Вон там дверь, чтобы переодеться в нижние платья, дальше сами вы не справитесь.
Надевать женские одежды было куда сложнее, чем снимать — это парни осознали очень ясно. Они смиренно стояли, расставив в стороны руки, и ждали, пока юркие девушки обрядят их в яркий шёлк.
— Что, Лей, вспоминаешь дворцовые будни? Тебя же там каждый день одевали, — хохотнул Фен-Фен. Он, Тао и Джианджи, уже одетые, развалились на диване. Их позы резко контрастировали с изящными нарядами, создавая крайне комичную картину.
