— Спасибо, сенсей, — склонил голову Стрелков и крепко пожал руку Метлоу: — Рад тебя видеть, Джордж!
— Как тебе тут живется, Джон?
Боковым зрением разведчика Метлоу уловил, что один из монахов и служка, занимающиеся хозяйственной работой во дворе монастыря, прислушиваются к их разговору.
— У моря можно говорить без посторонних глаз и ушей, — сказал он, взяв Стрелкова под локоть.
— Разве нам что-то угрожает? — удивился тот.
— Нет, но я бы хотел обсудить с тобой одну проблему подробнее и без помех… Помнишь, я говорил тебе, что ты тоже русский? Как и я?
— Говорил… Я нашел Россию на карте, но… я так ничего и не вспомнил… Я даже не знаю, есть ли там у меня близкие. При медитации ко мне приходят фрагменты каких-то событий. А чаще всего лицо белокурой женщины, которая почему-то просит меня помнить, что мы с ней одной крови. Я никак не могу вспомнить, кто она мне, не могу!.. Но больше всего воспоминаний связано с войной, с кровью и чьими-то смертями…
— Немудрено, — вздохнул Метлоу, — война много лет была моей профессией. И ты, и я, мы с тобой оба — люди войны.
— А если память никогда ко мне не вернется?
— Тогда тебе лучше навсегда остаться Джоном Карпентером. У России была и пока остается дурная привычка отказываться от самых верных ее сыновей, — с горечью ответил Метлоу. — Когда-то она отказалась от моего деда, а значит, отказалась от отца и от меня…
— И от меня она отказалась?
— Поверь, мне больно говорить это, но… Боюсь, в России тебя посадят в тюрьму, выбраться из которой очень мало шансов.
— В тюрьму? Я совершил преступление? Метлоу поднял на него глаза:
— Нет. Ты просто оказался в безвыходной ситуации… Но, к сожалению, я, твой единственный свидетель, в силу разных причин не могу выступить в русском суде. Одно ты должен запомнить: ты до конца выполнил воинский долг и не совершил никакого преступления против своего Отечества. Станут уверять тебя в обратном — посылай всех в задницу!
— И все равно, если я ясно пойму, что я русский, я вернусь туда. Меня ничего не остановит.
— Ну да, — улыбнулся Метлоу, — русские не сдаются…
В камеру вошли следователь и человек в штатском, несколько месяцев назад препроводивший Стрелкова в лефортовский следственный изолятор.
— Стрелков Сергей Сергеевич, по постановлению Главной военной прокуратуры Российской Федерации уголовное дело по обвинению вас в измене Родине прекращено за отсутствием состава преступления, — будничным голосом произнес следователь и, потерев покрасневшие уши, радостно добавил: — Вы свободны, майор Стрелков.
— От лица органов государственной безопасности Российской Федерации приношу вам извинения, Сергей Сергеевич, — продолжил человек в штатском.
И когда с лязгом захлопнулась за ним железная тюремная дверь и томящий сумрак остался позади, Стрелкова увидел, что на другой стороне улицы стояла белокурая женщина, та, безымянный образ которой долгое время приходил к нему в его бесплодных попытках восстановить в памяти связь времен, оборвавшуюся взрывами афганской войны…
И только когда она прильнула к нему и ее руки коснулись его покрытого шрамами лица, он поверил, что это не сон и не бред.
А потом рядом с ними остановился автомобиль, из которого выбрался весьма элегантный улыбающийся господин.
— Вот это да! Сам Джордж Метлоу! — выдохнул Стрелков. — Ты в России?.. Как?!
— Не Джордж Метлоу, а Егор Иванович Мятлев. Могу и паспорт показать, — широко улыбнулся тот. — Русская военная прокуратура попросила меня дать показания по твоему делу. Разумеется, я тут же отправился в аэропорт…
— Но ты же сотрудник ЦРУ?
— Кто тебе сказал? Какое ЦРУ?.. Я швейцарский бизнесмен. У меня семейной шорная мастерская «Руссишер казак Мятлефф», основанная моим дедом, настоящим донским казаком… А он научил меня верить, что русские не сдаются…
1996–1999 гг.
Владко
Владко Драгич был самым слабым солдатом роты Алексеева. Тонкий в талии, с длинными черными кудрями, обрамляющими щеки со смешным детским румянцем, он не мог поднять ящик с минами или долго нести на плече ротный пулемет Калашникова. Но по одержимости в бою Владко не было равных.
А появился он в роте так. На православное Рождество бойцов даже на заоблачных позициях в горах не удержать было от пьянства. Заоблачная позиция — это плотный, почти осязаемый туман днем и ночью, набухший влагой бушлат, вечно мокрое белье и раскисшая обувь, язвы и нарывы на теле. В таких условиях нужно сжать себя в кулак, чтобы не срываться на крик по любому, самому пустяковому поводу.
Сделано было все по чести и по уставу: ротный интендант Рокошочник отрапортовал о состоянии боевого духа бойцов и порекомендовал отправить трех «паломников» в церквушку в долине на всенощную, чтобы они принесли оттуда просвирок и святой воды, опять же для поднятия боевого духа в сражении за дело святой Православной церкви.
Ну и, как водится у православных, те, помимо Святых Даров, принесли из долины обязательного для сербов на Рождество поросенка и еще кое-что… В блиндажах потом стоял такой дух от ракии, хоть святых выноси.
Алексеев, злой как черт, ходил от отделения к отделению, распекал подчиненных на чем свет стоит, но те только благодушно поздравляли ротного командира с Рождеством Христовым и подносили ему чарку кукурузной водки.
А на передовом посту, в затишке между двумя утесами, в тумане поблескивал костер. Хор нестройных голосов негромко тянул какую-то песню, а среди бойцов у самого огня похаживала, покачивая станом, стройная фигурка в длинной юбке, с рассыпавшимися по плечам волосами.
Въедливая сырость, расчесанные нарывы на теле и тупая боль в зубах сорвали Алексеева с тормозов. Он опрокинул котелок с варевом, затоптал костер и зло двинул разгульной девке по зубам.
— Чтобы через пять минут ее здесь не было!
Бойцы от хохота повалились на землю. Алексеев никак не мог понять, в чем дело. Наконец Рокошочник панибратски обнял его за плечи:
— То не девка, друже капитан, то мних… Монах…
Бедный монашек с разбитыми губами испуганно утирал кровь рукавом рясы, а бойцы продолжали ржать, как жеребцы. Алексеев растеряно смотрел на них, потом повернулся к монашку.
— Ты кто такой?
— Владко…
— Откуда здесь?
— Из монастыря ушел на войну.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать…
— Шестнадцать… А мамка плакать будет?
— Не будет, — неожиданно зло ответил монашек и отвернулся от Алексеева. — Нету мамки… Под турецким бульдозером легла в землю вместе с братьями и отцом.
Рокошочник отвел Алексеева в сторонку и прошептал ему на ухо:
