Корсавин пожал плечами. Лев Толстой открыл замечательный способ превратить любую ситуацию в посмешище. «Мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом стал петь и разводить руками…» Вот и вся любовь в опере.
— Поэтому я тебе и не выкладывал все сразу.
— Большое спасибо. И что мне теперь делать? Представляешь, что мне скажет начальство, если я распишу ему этот роман в качестве версии?
— Сережа, а ты просто выбирай выражения. Только и всего. Не уподобляйся некоторым писателям, — принялся вразумлять его Корсавин. — Если ты скажешь начальству, что один товарищ, имеющий большой опыт устранения неугодных людей, но с несколько потрясенной психикой, заподозрил, что врач очень дорогой клиники, в которой лежит его жена, применяет неправильные методы лечения… Что у них было несколько очень острых столкновений, одно буквально накануне убийства… Что врач по-настоящему боялся его неадекватного поведения и открыто говорил об этом с человеком, который готов это подтвердить… Что тут такого патологического в этой версии? Тебе рассказать, по каким поводам нанимают сегодня убийц?
Сережа помолчал, усваивая услышанное.
— Ну, в таком виде можно и докладывать, конечно… Но все равно — сумасшедший дом какой-то! Версия, может, и ничего, но публика получается точно из психушки.
— Тебя это удивляет? У тебя что, по другим делам подозреваемые не такие?
— У меня их много, этих дел, — махнул рукой Сережа. — И народ там тоже разный, хотя психов, конечно, хватает. Ну и что мне этого Бугатина брать? А что я ему предъявлю?
— Скажешь, есть сведения, что на днях он бурно ссорился с погибшим гражданином Гринем… Что мне тебя учить? А дальше работайте с машиной…
Сережа повертел в воздухе своими короткими, но весьма цепкими пальцами.
— Ладно, мы в этом направлении поработаем. Выйдем на товарища, допросим…
И уже совсем по-начальственному закончил разговор:
— Пока все. Только, Валера, давай так. Теперь это дело наше, и ты в него не встреваешь. Ничего хорошего, как видишь, из твоего частного расследования не вышло. Если бы ты сразу сказал этому доктору идти в милицию, он бы, может, сейчас и не лежал в морге…
Да, это был теперь не вихрастый, задиристый опер. Это был уже привыкший решать вопросы и ставить точки руководитель среднего звена, растущий перспективный кадр с хорошим будущим. И, тем не менее, Корсавин не сдержался:
— Сережа, а ты представляешь, что бы ему сказали в отделении, если бы он рассказал этот, как ты выражаешься, роман?
— Нашли бы, что сказать, — уперся Ворошилов. И убыл по своим неотложным государственной важности делам.
Вскоре выяснилось, что Виктор Викторович Бугатин в тот же день, когда был убит доктор Гринь, вылетел за границу. Зато удалось установить, кто сидел за рулем сбившей доктора машины. Это был некий уголовник по кличке Бур, который, как оказалось, был осведомителем Бугатина.
— Валера, тут такая пальба вышла! — возбужденно рассказывал Ворошилов. В нем будто проснулся мальчишка, поигравший в войну. — Я послал ребят с автоматами посидеть в засаде к дому этого Бура. Он скоро явился, они ему: «Руки вверх!» Так он достал пушку и давай отстреливаться, одного нашего задел. Ну, они его из автоматов тут же и положили!
«А заодно и обрубили все концы, ведущие в этом деле к Бугатину», — подумал Корсавин, но ничего Ворошилову не сказал. Тот и сам это прекрасно понимал. И все равно мог с чистой душой считать дело об убийстве доктора раскрытым. В конце концов, сейчас уже не время Шерлоков Холмсов.
2005 г.
Есть на свете царицы
Привет, мальчуган, я тебя потеряла! Ты что, прячешься от меня?
Это была Потоцкая.
— Я не прячусь, — ответил мальчуган по имени Максим.
— А я знаю, — закатилась смехом Потоцкая. — Куда тебе прятаться? И главное, зачем?
Ее просто распирало от веселья.
— Мальчуган, — прошептала она страстным голосом, — я хочу сегодня и сейчас!
— Что так?
— Естество свое берет.
— Так мороз на дворе. Сегодня градусов десять.
— Эх ты, хлюпик! — фыркнула Потоцкая. И задорно продекламировала: — Нам весело, нам радостно и на морозе жарко!.. Мальчуган, будь готов!
Судя по всему, Потоцкая была в машине, а там ее всегда распирало от радости, там она всегда себя чувствовала хозяйкой жизни. Хотя когда Потоцкая себя ею не чувствовала? Это было ее обычное состояние.
— Завтра утром я улетаю, так что вечером мне нужно быть в семье — прощальный ужин и все такое… А до вечера я вся твоя.
— А как же прощальная ночь с безутешным супругом? Сил-то хватит на всех?
— Мальчуган, на свете есть вещи, недоступные твоему пониманию. — Потоцкая просто не соизволила обратить внимание на его колкости. — Ты где? Только не вздумай объявить, что у тебя срочные дела. Я — твое главное дело. Так, значит, план такой. — Потоцкая резко перешла на деловой тон: — Сначала обедаем где-нибудь по-быстрому, а потом прямо к тебе.
Вот так с ней всегда — все рассчитано и расписано по минутам. Не только своя жизнь, но и чужие.
— Я сейчас подберу тебя.
— Звучит оскорбительно.
— А ты будь выше этого, мальчуган. Будь гордым и высоким.
— О господи, что тебя сегодня так несет?
— Давно не виделись. Я вся в предвкушении. Просто потеряла голову! Кстати, где ты сейчас?
— На Сухаревке.
— Ты гений, мальчуган!
— Чего так?
— Потому что я сворачиваю на Сретенку, и через две минуты мы уже вместе. Думай, куда пойдем обедать…
Потоцкая действительно подкатила через несколько минут. Максим любил смотреть на нее в машине. Они были созданы друг для друга. Большинство людей, садясь за руль, буквально меняются. У многих лезут наружу комплексы и склонности к преступлению. Образ же Потоцкой за рулем обретал черты совершенства и законченности. В отличие от других женщин, она держала руки на верхней части руля. Обычно так водят автомобиль люди с развитой фантазией, интеллектуальным вкусом, веселым характером, уверенностью в себе и любящие при необходимости поспорить. Иногда ее руки напоминали классическое положение — стрелки, стоящие на «без десяти два». Иногда она вытягивала их вперед, насколько это возможно, с силой упираясь спиной в подушку кресла. В движении этом было что-то порочное и весьма сексуальное.
А как она выходила из машины! А как в нее погружалась…
Уже через несколько минут они сидели в китайском ресторане среди огромных аквариумов, в одном из которых лениво плавала одинокая пятнистая мурена, тело которой извивалось, как флаг на ветру, и вкушали карпа в кисло-сладком соусе. Потоцкая ела с таким удовольствием, будто ее перед этим долго морили голодом.
