– Нанья! Гюрхан! – закричал он. Его скосили, пока остальные хинны отступали, снова не добившись результата. Впрочем, отчасти маневр сработал: пехотинцы, увидев Принца Сироток на земле, не выдержали и ринулись в атаку. Наконец им выпала наживка, от которой они не смогут отказаться – сам Латерфольт, сын Хроуста. Теперь-то эти ублюдки выползут на поле боя!
Егермейстер высвободил руку, и за вспышкой боли пришло онемение. Левая кисть ему больше не принадлежала, превратившись в кусок бесполезного мяса. Он снова попытался воззвать к своим, но те уже оставили его позади, и никто не оборачивался к нему, как и к остальным павшим. Как не оборачивался и он сам, пока верные люди падали за его спиной.
«Ничтожество…»
– Заткнись! – зарычал Латерфольт, пока зигзагами бежал следом за всадниками. – Ты тут не сдохнешь!
«Сдохнешь-сдохнешь! Если не падешь прямо здесь, то они поймают тебя и притащат Редриху, чтобы его беленькие чистенькие лизоблюды плевали в тебя, пока палач точит топор, громко, так, чтобы ты хорошо его слышал…»
Сабля выскользнула из ножен. Латерфольт замедлил шаг, чтобы хоть немного восстановить дыхание перед боем. Схватка будет короткой, судя по тому, как их много против него одного, лишенного левой руки. «Нет, Редрих, я не доставлю тебе такого удовольствия…»
Странно, как он ни пытался, не мог думать ни о ком и ни о чем. Раньше он не раз представлял себе момент смерти, планировал, как вспомнит шелест листвы в лесу, запах морской соли, вкус любимого пива и, конечно, лица тех, кого любил. Например, отца, хотя уже давно забыл лицо Лютобора. Или женщин, или друзей – но тех было слишком много. Или Хроуста – но сейчас лицо гетмана ничего, кроме приступа злости, в нем не вызвало. Или… Латерфольт тряхнул головой в ярости. Почему именно это лицо четче, чем все остальные, захватывает его внутренний взор в последние, позорные минуты его жизни?
Он развернулся, даже с каким-то наслаждением глядя на ряды наступавших на него пикинеров. Лучше уж это, чем назойливая морда, отогнавшая все, к чему он мечтал воззвать в конце.
– Так все и оставишь?
Латерфольт не ответил. Спины Хроуста и Шарки постепенно растворялись в ночи.
– Забери ее. Дай ему отпор в первый раз в жизни!
– Прошу тебя вежливо: завали свое хлебало.
Рейнар, как и сам Латерфольт, уже протрезвел от айрага – хиннское зелье отпускало так же быстро, как и захватывало. А может, помогло осознание, какие они оба тупицы, купившиеся на далеко не самую искусную уловку Свортека и потерявшие столько времени даром.
– Мы должны забрать у нее Дар, – продолжал Рейнар, невзирая на угрозу.
– «Мы»… Ха-ха! Даже как-то обидно, старина. Ты столько времени провел со мной бок о бок и по-прежнему считаешь, что я кретин. – Латерфольт говорил, удивляясь собственному голосу – чужому и сдавленному, потому что иначе не удавалось сдержать поток ругани. – Значит, мы разделим Дар, и у меня будет Меч, а у тебя – Меч, да еще и Щит… Какой ты мудрый!
Он зашагал прочь, но Рейнар как тень следовал за ним и твердил:
– Тогда ты забери, пока еще можешь. Потом Хроуст уже не даст тебе к ней подступиться. Если сделать это, то только сейчас.
– Еще раз…
– Что тебя останавливает? Или тебе нравится смотреть, как ее жизнь висит на волоске, как ее пытаются убить все кому не лень?
– Это ты мне говоришь? Дар – единственное, что ее защищает!
– С Даром ты защитишь ее, как никто другой! Стой, куда ты так несешься… Латерф! Стой! Посмотри на меня!
Он остановился, повернулся и уставился на Рейнара – скорее, чтобы тот перестал орать, нежели в ответ на его просьбу.
– Ты не кретин! Ты просто упрямый баран!
– Очень приятно, что ты обо мне такого высокого мнения, – шипел незнакомый голос ртом Латерфольта. – Но зат…
– Ты самый смелый человек из всех, кого я встречал. Я восхищаюсь тобой, пиздоглазый ты ублюдок! Поэтому услышь меня!
Латерфольт удивленно поднял брови. Он никак не ожидал таких слов из уст человека, которого много раз грозился казнить. Уже не впервые Рейнар умудрялся его обескуражить – и все равно упорно продолжал, рискуя головой:
– Ты сам прекрасно понимаешь, что будет дальше! Признайся в этом самому себе, как я признался и принял решение. Ты знаешь, что должен сделать. И сделаешь это, черт тебя дери!
Как они все-таки были похожи с Моррой, эти королевские прихвостни, только и умеющие, что врать и плести интриги! Как же он хотел, чтобы проклятый калека наконец заткнулся и перестал раз за разом тыкать его носом в то, что он изо всех сил день за днем пытался в себе придушить! Рейнар, это погребенное в унынии, слабости и грехах величество, боролся с ним так, словно от этого зависела его собственная жизнь… Ладно, не его собственная – ее-то он ни в грош не ставил. В какую игру он играл, если и впрямь готов был оставить Дар Латерфольту? Какая ему выгода?
– Я устал от твоей лжи, – тихо произнес егермейстер. – Убирайся, или порежу твое мерзкое лицо в лоскуты. Это мое последнее слово.
«А каким будет на самом деле мое последнее слово?» – думал он, пятясь. Попробовал пошевелить левой рукой – та дернулась, отозвавшись почти такой же яркой вспышкой боли, как в момент падения. По губам расползался то ли оскал, то ли улыбка, и егермейстер перестал двигаться, чтобы сберечь силы для последнего танца.
Пики целились ему в лицо уже с каких-то двадцати локтей. Он так и не нашел последнее слово…
Внезапно, когда между ним и остриями оставалось всего ничего, пехота Редриха дрогнула, замешкалась и подалась назад. Солдаты опустили пики, древки звонко перестукивались одно с другим. За забралами не было видно лиц, но Латерфольт откуда-то знал, что на них застыло замешательство. Он ощутил пятками, как содрогается земля; резкий порыв ветра ударил ему в спину.
– Шарка? – тупо прошептал Латерфольт, оборачиваясь как раз в тот момент, когда всадники длинными прыжками преодолели расстояние, разделявшее егермейстера и пикинеров.
Это были не хинны, не рыцари Редриха и не Сиротки, судя по оружию. Незнакомый отряд легкой кавалерии всего в четыре дюжины мечей бросился на пикинеров, пользуясь их замешательством, когда те не узнали в них ни своих, ни чужих. Латерфольт все еще стоял с саблей наперевес, пока мимо него проносились длинноногие лощеные кони в желтых попонах. Не было никакой уверенности, что это свои. Своих у него не осталось, кроме хиннов.
Его взгляд остановился на одном из всадников, который, резво проскочив между пиками, добрался до ряда солдат и принялся пронзать их мощными ударами меча. Латерфольт узнал его прежде, чем сумел рассмотреть желтый плащ, слившийся с попоной коня, – по шее, обнажившейся из-за спавшего кольчужного капюшона, и по плавным и быстрым движениям рук, которые, как всем было известно, для такого боя не годились.
Командиры пехотинцев криками посылали своих людей в контратаку, и теперь уже всадники стали отступать, оставив на земле почти треть своего отряда. Латерфольт отпрыгивал из стороны в сторону от мечущихся лошадей, пока его не схватили за наплечную пластину доспеха.
