– …Нет, нет, ты здесь не умрешь, даже не думай, – шептал Рейнар, оттаскивая Фубара с поля. Слишком близко к Сироткам и к вагенбургам, за которыми отстреливался Петлич и его стрелки! Но утыканное стрелами тело в его руках снова зашлось кашлем, и Рейнар, плюнув на опасения, уложил его на землю за обломками телеги.
«Совсем скоро Хроуст бросится искать своего Истинного Короля, – думал он. – Скорее всего, хинны уже донесли ему, что произошло».
– Рейнар, – слабеющая рука вцепилась в кольчужный воротник и притянула герцога к себе. Дыхание Фубара отдавало смертельной горечью. – Спасайся. Я не…
– Заткнись! – прорычал Рейнар. – Я привел тебя сюда, я тебя и вытащу!
– Просто послушай, что я скажу. Хватит, Рейн, ты же и сам знаешь…
Слова умирающего сливались в поток бреда, пока Рейнар неуклюжими пальцами пытался стянуть с друга хауберк.
– Рейн, болван! Ему там не место, потому что это твое место… Я пойду за тобой хоть на край света, чтобы ты его занял…
– Пойдешь, если заткнешься! – Рейнар схватился за первую стрелу, торчавшую у самого горла, и обломил древко.
Фубар захрипел, но боль не согнала улыбки. Все, что у него было, даже лицо, которое он сам себе искалечил, он принес в жертву Рейнару. Так было всегда, с самого детства. Фубар прикрывал все его шалости; Фубар брал на себя его вину; Фубар единственный не стыдил его за Морру; Фубар выносил его бесчувственное тело из курилен, притом что сам никогда не курил…
– Фубар! – Рейнар шлепнул его по щеке кончиками пальцев, когда синие глаза начали закатываться под веки. – Фубар, мать твою! Будь со мной! Смотри на меня!
И тот снова послушался, из последних сил цепляясь взглядом за Рейнара:
– Я всегда тебя ждал, мой король.
Рука Фубара дрогнула, поднялась, но так и не добралась, как хотела, до щеки Рейнара. Он схватил ее сам и прижал к губам, а затем распрямился и закричал протяжно и страшно, срываясь на хрип. Он не хотел этого делать: у Сироток был слишком много стрелков, которые могли легко превратить Такеша в подушку для игл. Но выбора не было, и спустя целую вечность зверь опустился рядом, уже снаряженный, не кормленный блазнивкой, готовый исполнить любой приказ своего всадника. Со стороны Сироток послышались крики, и стрелки Петлича завертели головами, ожидая команд. Рейнар взвалил Фубара на седло, ломая цепляющиеся за сбрую стрелы. На ремни не было времени, и весь полет до рощи он держал Фубара разрывающейся от боли рукой, пока другой цеплялся за гриву Такеша.
– Фубар, смотри на меня! – кричал он, сжимая бока грифона изо всех сил. – Ты не умрешь здесь! Я приказываю тебе, смотри на меня!
…Рейнара подбросило, и он едва не сорвался с шеи грифона. Такеш начал снижаться: Лучины остались далеко позади, а у зверя, который нес девушку и двух мужчин, силы были на исходе.
– Еще немного! – крикнул Рейнар, но друг не откликнулся. – Еще немного, и мы…
«Что – мы? У Шарки больше нет Даров. Ты один, никто тебе не поможет. Все они погибнут из-за тебя: Шарка, Фубар, Латерфольт…»
Не успели лапы грифона коснуться земли, как Рейнар спрыгнул с него и кинулся к Фубару.
«Ты здесь не сдохнешь», – прошептал ему на ухо голос то ли Рейнара, то ли Шарки. Латерфольт поднял голову и открыл глаза.
Он не увидел ничего, кроме облаков, пронзенных оранжевыми лучами, как стрелами. Но затем голова свесилась на обессилевшей шее, и Латерфольту открылось то самое проклятое поле в низине, теперь уже тихое, черное от пепла и трупов, слабо шевелящееся, как потревоженное существо.
Должно быть, его опоили какой-то дрянью. Боль возвращалась, но притупленная, разлитая по всему телу, а не только по сломанным и пробитым стрелами ноге и рукам. Доспехи с него сняли, стрелы вытащили, даже перевязали раны, чтобы он не истек кровью, и привязали к стволу яблони стоя, так, что носки едва касались земли. Веревки больно сдавливали грудь и живот, норовя придушить, как только он начнет бороться.
Но он был хотя бы жив – непонятно, правда, зачем. Стрелок, который больше никогда не выстрелит из лука; всадник, которому не взобраться на лошадь; командир, подстреленный собственными людьми.
Жених, отдавший невесту врагу – хотя врагу ли?
Сын, предавший отца…
Ян Хроуст стоял неподалеку, глядя вперед, туда, где дожидалась его судьба – Хасгут. Латерфольту были видны правая половина лица и глаз, прикрытый повязкой; левый глаз, ослепший утром, был скрыт за острым носом гетмана. Но судя по тому, что Хроуст не обернулся на просыпающегося Латерфольта, он все еще не видел ни его, ни Хасгута, ни этого неба. Ничего, кроме призрака своей победы.
– Ян, – прохрипел Латерфольт, – мы проиграли?
Ус Хроуста дернулся в усмешке, но головы гетман не повернул.
– Нет, Вилем. Мы победили.
Латерфольт растерянно уставился на поле. Мутная пелена уже спала с глаз, и он рассмотрел, что разбросанные по полю трупы одеты в латы, каких у Сироток никогда не было, а между ними ходят люди Хроуста, подбирая оружие и добивая раненых.
– Я не потерпел ни одного поражения, – произнес Хроуст, – и даже сегодня боги пожелали в очередной раз показать, что они на моей стороне.
«Если он все еще не убил меня, значит, есть шанс…» Думать было сложно: дурман бродил в крови. Но егермейстер собрался и небрежно фыркнул:
– Боги и я, принесший тебе Дар, хе-хе!
Хроуст коротко рассмеялся, словно услышал удачную шутку.
– Да. Эта победа добыта и твоими руками тоже. Хотя ты изо всех сил пытался ее не допустить.
– Не понимаю тебя…
– Кирш пересказал мне твой разговор с Моррой. Он слышал все до последнего слова, в том числе твое обещание забрать Дар себе.
– Кирш, который предал тебя в Козьем Граде и всегда метил на мое место? Его слова не стоят и ломаного гроша! – Латерфольт напрягал последние силы, чтобы его голос не дрожал, как у мальчишки, готовящегося заплакать. – Конечно, я наговорил Морре чепухи, чтобы она от меня отстала. Иначе…
– Иначе – что? Ты, величайший воин Бракадии, не сумел бы справиться с женщиной и немым мальчишкой? Впрочем, ты и вправду не сумел, Вилем.
Гетман все еще не смотрел на пленника, словно разговаривал сам с собой, как это делают старые люди. Наверное, и хорошо, что не смотрел и не видел, как Латерфольт извивается в веревках, пытаясь нащупать в них слабое место. Его левая лодыжка распухла, ей было тесно в сапоге, и он чувствовал, как клинок второго метательного ножа царапает ему кожу.
«Сделаешь, черт тебя дери!»
Но даже если он дотянется до ножа и разрежет путы, Хроуст стоит слишком далеко, чтобы добраться до него со сломанной ногой…
