– Ян, отпусти меня! – торопливо сказал Латерфольт, пропуская распухшую руку под веревками, чтобы достать до сапога. – Не знаю, что тебе там наговорил Кирш. Я сделал все, чтобы принести тебе Дар. У меня и в мыслях не было…
– Ты бросил своих людей ради девчонки. Поставил ее жизнь выше жизней тех, с кем шел бок о бок шестнадцать лет! Я подобрал щенка, но он вырос диким лисом.
– Я лишь следовал за Даром, чтобы принести его тебе, клянусь…
– Ты никогда не держал своих клятв, но в итоге сделал то, что от тебя требовалось. За это я тебя благодарю. Но за все остальное…
– Это какая-то глупость! – Рука, ползя к сапогу, сдирала кожу о кору, но нож был уже совсем близко. – Иди сюда! Отпусти меня, нас ждет Хасгут!
– Можешь быть спокоен. Твоя девчонка мне больше не нужна. Все случилось, как ты и хотел.
– Ян, просто послу…
Латерфольт умолк: земля под ногами Хроуста вдруг почернела под неплотным рваным дымом. Струйки мрака стекались к гетману, обвивались вокруг него и сбивались в комья мрака, вытягиваясь вверх к темнеющему небу. В воцарившейся тишине Латерфольт наблюдал, как тени поднимаются с четверенек, выпрямляясь и превращаясь в сумрачных великанов, чуть ли не вдвое выше самого Хроуста. Под слабым ветром у них проступили лица – нечеткие, но достаточно очерченные, чтобы Латерфольт их узнал. Тут были Дан Рогач в знаменитом рогатом шлеме, Катаржина, жена гетмана и воительница, Ярж и Валкор, сыновья Хроуста, Жовнер, Ройтер и Хвал, павшие сегодня. Кажется, даже сам Тартин Хойя… И еще один, стройный и тонкий…
– Я вижу тебя насквозь, Вилем.
– Ничего ты не видишь!
Крик, который Латерфольт так старательно удерживал в груди все это время, вырвался наружу, когда он рассмотрел последнюю фигуру. Он забился в веревках, чувствуя, как возвращается боль, ощущая каждый осколок кости в ноге. Врать после увиденного он уже не мог. К черту ложь! Хроуст оставил его в живых не ради извинений и клятв в верности, которые Латерфольт и сам не произнесет никогда.
– Ты не видишь, потому что ты слеп! Ты ослеплен своей ненавистью и местью, Ян Хроуст!
Гетман наконец обернулся. Его левый глаз, яркий, как прежде, больше не скрывала мутная пленка. Взгляд – точный, острый, совсем не как у слепого, – впился в Латерфольта. Демоны Хроуста вслед за хозяином повернули головы к его названному сыну.
Латерфольт изо всех сил старался не смотреть на демона по правую руку гетмана – при виде его перехватывало горло. «Смотри только на Хроуста, приближающегося, как ты и хотел, окруженного новым воинством, которое уже принесло ему победу…» В его единственном глазу мерцали знакомые белесые искры; со скрюченных пальцев срывались в траву огненные языки. Дар так и рвался из гетмана, как будто в этом теле ему было тесно; от слабого упрямого старика не осталось ничего, кроме смутно знакомых черт да знаменитой булавы в правой руке.
Латерфольт заговорил со всей силой, на какую был способен. Демон по правую руку его больше не пугал. Если не сейчас – то уже никогда!
– Ты говоришь, я оставил своих людей ради Шарки. Ты говоришь, Редрих бросает своих людей в пекло! А скольких своих детей бросил ты за эти тридцать лет? Разве тебя когда-нибудь останавливали их страдания? Ты потерял армию, но тебе плевать: теперь у тебя есть новое воинство, и ты не успокоишься, пока не превратишь страну в пепелище! Ты слепец! Убийца! Не за тем человеком я шел!
– Ты шел за тем, кого называл отцом и кому обязан был служить верой и правдой.
– Мой отец давно мертв!
Надо было послушать Свортека, которому он клялся, что не поведет Хроуста в войну. Или даже проклятого предателя Рейнара… Многое надо было. Но всего этого Латерфольт уже не произнес: Хроуст остановился перед ним, изучая, словно впервые; ни единое слово Латерфольта его не тронуло, не дрогнула в лице ни одна мышца.
– Ты прав. Я верил в тебя. Я любил тебя, как отца, – прошептал Латерфольт, пока тень – быстрая, длинноволосая, с гордой спиной – не повернулась к нему боком, держа в вытянутой руке сотканный из мрака лук. Остальные демоны последовали ее примеру, и стрелы задрожали на сумрачных тетивах.
– А я любил тебя, – ответил Хроуст, – но ты так и не стал мне сыном. Это был твой собственный выбор, Вилем.
Латерфольт рассмеялся – сначала сипло, едва слышно, но смех креп и усиливался, заставляя веревки глубже впиваться в тело. Он хохотал в лицо Хроусту, наслаждаясь его мрачным замешательством, наслаждаясь болью, сжимающей в острых когтях его плоть, наслаждаясь всем, что еще мог ощутить, увидеть и услышать. Он не мог насытиться смехом, некогда – целую жизнь назад – вселявшим надежду даже в самых отчаявшихся. Латерфольт смеялся искренне, как некогда в лесах, в разрушенном городе у моря, в военных лагерях и у костров варварского народа, частью которого он так и не стал, потому что пошел за своим бракадийским кумиром и больше ничего вокруг не видел.
Сейчас, когда времени совсем не осталось, он пытался насладиться миром вокруг, а не ненавистью. Вот красное облако над головой Хроуста, похожее не то на лиса, не то на дракона; яблоня – конечно, что же еще? – как в тот самый день. Слабый треск призрачных тетив – такой привычный, простой, любимый звук, – ветер, обдувающий его лицо, и стекающие по щекам слезы – все это вдруг наполнилось жизнью…
Смех оборвался, когда первая стрела ударила его в живот. Латерфольт поднял голову, пытаясь взглянуть на Хроуста, но вторая стрела вонзилась в грудь, заставив откинуть голову. Еще одна в живот. Странно: боли все еще не было; кажется, даже в ранах она исчезла.
Четвертая стрела попала в грудь. Тело обмякло на веревках.
Еще одна…
Все смолкло и исчезло. Боли не было – лишь обрывки мыслей, за которые Латерфольт цеплялся, проваливаясь все глубже во тьму с каждым новым ударом.
– Фубар, смотри на меня! Ты не умрешь здесь! Я приказываю тебе, смотри на меня!
Но Фубар не исполнил приказа: он умер еще в грифоньем седле, вскоре после того, как они подобрали Шарку. Когда Такеш приземлился в долине реки далеко от Хасгута, его тело уже остыло.
…Первое время Рейнар бешено огрызался на всякого, кто подходил к нему, предлагая помощь. В смерти Фубара были виновны не те, кто выпустил стрелы, а он, только он один. Значит, он сам и должен выкопать могилу, пусть даже это будет стоить ему рук, которые и так ныли весь день. Это меньшее, что он мог сделать, раз был единственной причиной, по которой Фубар теперь покоится здесь, вдали от дома, в никому не нужном краю.
Но чем глубже он копал, рыхля землю мечом и отгребая комья шлемом, тем быстрее разносилась по крови мадемма. Рейнар не крошил ее в пыль, как обычно: он поджигал целые кристаллы один за другим, как это делали заядлые торчки в курильнях Хасгута. Вскоре мадемма лишила его гордыни, и он все же позволил двум воинам помочь ему, рассудив сквозь бред и видения, что похоронить Фубара нужно до ночи. Он видел недовольство на лицах тех девятерых, кому удалось покинуть поле Лучин и найти его, и ссыпал себе в трубку все новые горсти, чтобы не видеть, не слышать и не думать; чтобы не разораться в отчаянии еще громче, чем Латерфольт, когда тот отпускал Шарку.
