У него заболели глаза, но мать вцепилась ногтями в нежную кожу век, заставляя его держать глаза открытыми. Он вскрикнул, когда она задела его глазное яблоко, и инстинкт, что был сильнее страсти, заставил его отдернуться, но мать крепко прижала его к себе, и руки ее были как тиски, а пальцы вонзились ему в челюсть.
– Ты должен смотреть! – выкрикнула она. И он подчинился.
И Бог-Ворон пожрал солнце.
Мать отпустила его, когда остался лишь ореол дрожащего оранжевого огня вокруг темной дыры.
Серапио потер слезящиеся глаза, но она оттолкнула его руки.
– Ты был таким храбрым, – сказала она. – Теперь тебе нечего бояться.
При одной мысли о том, что должно произойти дальше, по его спине пополз холодок дикого страха. Мать же, казалось, ничего не заметила.
– А теперь поторопимся, – произнесла она, заводя его обратно в комнату. – Пока Бог-Ворон господствует над миром.
Мать заставила его сесть на стул с высокой спинкой. Ноги отяжелели, а голова стала легкой – вероятно, от выпитого зелья. Он очень боялся, но только и смог что тихо простонать.
Привязав его за щиколотки к ножкам стула, мать, не давая пошевелиться, принялась опутывать его шнурами, и там, где веревка касалась свежих ран от нанесенных хааханов, тело обжигало огнем.
– Не открывай глаза, – предупредила мать.
Он послушался и уже через мгновение почувствовал у самых ресниц прикосновение чего-то влажного, холодного и мертвящего кожу. Казалось, веки настолько отяжелели, что поднять их не получится уже никогда.
– Слушай меня внимательно, – сказала мать. – Человеческие глаза несовершенны и лгут. Ты должен научиться видеть мир не только ими.
– Но как?
– Ты научишься, и это поможет тебе. – Он почувствовал, как она сунула ему в карман кошель, похожий на тот, что сама носила на шее. Если бы он пошевелил пальцами, то запросто мог бы дотянуться до него, а сейчас только чувствовал, что внутри находится мелкий порошок. – Спрячь его и используй, только когда это понадобится.
– Как я узнаю, когда это понадобится? – обеспокоенно спросил он, опасаясь, что может ее подвести.
– Ты научишься, Серапио, – сказала она мягким и настойчивым голосом. – И когда это произойдет, ты должен будешь вернуться домой, в Тову. Там ты снова откроешь глаза и станешь богом. Понимаешь?
Он не до конца понял, но все равно сказал:
– Да, – а затем спросил: – Ты пойдешь со мной?..
Она всхлипнула, и этот звук напугал его сильнее, чем все остальное произошедшее сегодня.
– Мама?
– Тише, Серапио. Ты задаешь слишком много вопросов. Отныне тишина твой самый главный союзник.
Игла пронзила веко, но он как-то смутно осознавал это, чувствуя, как стежки закрывают его глаза, как проходит, натягиваясь, нить сквозь кожу. Только начавший затухать страх усилился, заставил задергаться на стуле – раны на спине горели огнем, но веревки держали крепко, а выпитое зелье ослабило все мышцы.
Резкий стук в дверь – и оба вздрогнули от неожиданности.
– Открой дверь! – рявкнул громкий голос, способный сотрясти стены. – Если ты прикоснешься к мальчику, клянусь, я оторву тебе голову!
Отец!
Мальчик хотел крикнуть ему, что с ним все в порядке. Что воля Бога-Ворона должна быть исполнена, что он сам хочет этого, что его мать никогда не причинит ему вреда!
Мать же вернулась к своей работе, не обращая внимания на угрозы отца.
– Уже почти закончили.
– Саайя, пожалуйста! – взмолился отец, и голос его дрогнул.
– Он плачет? – обеспокоенно спросил мальчик.
– Ш-ш-ш, – уголок его левого глаза натянулся, когда мать завязала последний узел.
Ее губы на мгновение прикоснулись ко лбу, и женщина нежно провела рукой по волосам сына.
– Ребенок в чужом месте, рожденный от чужого мужчины, – пробормотала она, и Серапио понял, что она говорит сама с собой. – Я сделала все, что требовалось. Даже это.
Он понимал, что последние слова означали все перенесенное сегодня. И у него впервые зародилась тень сомнения.
– Кто, мама? Кто просил тебя сделать это? – было еще так много того, что он не понимал, того, что она не сказала ему…
Она откашлялась, и он почувствовал, как шевельнулся воздух, когда она встала.
– Я должна идти, Серапио. Ты продолжишь свой путь, а мне же пришло время присоединиться к предкам.
– Не оставляй меня!
Она склонила голову и шепнула ему на ухо. Тайное имя. Его настоящее имя.
Он задрожал.
А затем она направилась прочь, звук ее шагов удалялся по направлению к открытой террассе. Она бежит. Бежит – куда?
Там была только террасса, за которой было лишь бесконечное небо.
И он знал, что она бежит, чтобы взлететь.
– Мама! – закричал он. – Нет!
Он попытался распахнуть глаза, но швы были крепки, а веки не открывались. Он хотел вцепиться ногтями себе в лицо, но веревки крепко держали его, а время тянулось слишком странно.
– Сынок! – взвыл отец. Что-то огромное ударило в дверь, дерево раскололось, и дверь обрушилась.
– Мама! – воскликнул Серапио. – Вернись!
Но его мольбы остались без ответа. Матери не было.
Глава 2
Город Кьюкола
325 год Солнца
(за 20 дней до Конвергенции)
Вне воды тик плавает в вине.
Поговорки тиков
Ранние продавцы фруктов прогуливались по улицам Кьюколы и криками призывали купить напитки. Голоса их разносились по узким улочкам и широким проспектам, мимо скромных, крытых соломой овальных домов простых жителей, прямо к крышам богатых многоэтажных каменных особняков торговых правителей. Эти крики петляли и среди стел, увенчанных головами ягуаров, что охраняли великие четырехгранные пирамиды, и по старой королевской площадке для игры в мяч – все еще пустынной в царившей вокруг предрассветной темноте. Эти крики заполнили гробницы и рыночные площади, церемониальные места и вылетали за пределы городских стен. До тех пор пока даже Ксиала, блаженно потерявшая сознание всего несколько мгновений назад, не услышала их.
– Кто-нибудь, пожалуйста, заткните их, – пробормотала она, прижимаясь щекой к холодному грязному полу, на котором спала. – У меня от них голова болит! – Подождав и убедившись, что никто ей не ответил, повторила просьбу, уже чуть громче.
Вместо ответа кто-то пнул ее под ребра. Не сильно, но достаточно для того, чтоб Ксиала, заворчав, приоткрыла глаз, чтоб рассмотреть того, кто осмелился на это.
