Несмотря на это, она все-таки не была убеждена, что его присутствие было благословением. Но, конечно, Луб воспринял этого обреги, вдруг ставшего тованцем, с энтузиазмом, а после этого большинство членов команды прониклось мыслью, что если присутствие Серапио было не совсем уж чем-то хорошим, то хотя бы не проклятием. Даже Келло промолчал, хотя она, возможно, предпочла бы, чтоб он сильнее возмущался, тогда бы она по крайней мере знала, что он говорит именно то, что думает. То, что он держал свои мысли при себе, вызывало беспокойство, но она пока решила не давить на него. Не нужно, чтобы он радовался присутствию Серапио на корабле. Достаточно того, что он будет просто терпеть это.
Ближе к вечеру, когда экипаж собрался ужинать, Ксиала поручила Лубу отнести Серапио немного каши и соленой рыбы, приготовленной Пату на ужин. Луб был в восторге от этого, сказал, что это будет честь для него и теперь он, конечно, благословенен.
– Думаешь, Одо Седох заговорит со мной? – затаив дыхание, спросил он.
– Что?
– Хотя бы несколько слов. Ничего особенного!
– Ну… – Ксиала пожала плечами. – Почему нет?
Луб ухмыльнулся и убежал, держа в руках тарелку с кашей и рыбой.
Ксиала задумчиво смотрела ему вслед.
Она позволила мужчинам задержаться за едой, а сама позвала Келло присоединиться к ней у руля.
– В чем дело? – спросил он – не враждебно, но опредедленно без той теплоты, что испытывал к ней вчера вечером. Ксиалу озадачивало постоянно меняющееся настроение этого человека. Она устала пытаться понять, друг он ей или враг. Чтоб предвидеть его действия и удержать его на своей стороне, было очень важно это узнать, но сделать это было так трудно!
– Я хочу тебе кое-что показать, – сказала она. Она думала об этом весь день, особенно после драматического появления Серапио на палубе, и наконец приняла решение.
Он смотрел на нее с мрачным подозрением во взоре, но она лишь улыбнулась и жестом пригласила его присоединиться к ней на скамье капитана. Он заколебался.
– Я тебя не укушу, – сказала она. – Ты не в моем вкусе.
Его лицо помрачнело еще сильнее, и она напомнила себе перестать поддразнивать его. Если Бейт или Луб еще могли посмеяться ее шуткам, то у Келло совершенно не было чувства юмора.
– Садись, – повторила она, на этот раз добавив командных ноток в голос, и он подчинился, старательно удерживая дистанцию между ними, так что его левая ягодица свисла с края лавки.
Она проглотила рвущийся с языка комментарий.
Ксиала сказала:
– Ты сказал мне прошлой ночью, что грести всю ночь будет слишком утомительно для людей.
– Так точно, – медленно признал Келло. – Возможно, они продержатся день или два, но за неделю или больше они просто вымотаются, однако, если никто не будет грести, мы будем плыть по течению, как кусок гнилого дерева, брошенный в море.
– Нам нужно что-то, что позволит продолжать двигаться вперед.
– Так точно.
Она подняла руку:
– У меня есть решение. Решение тика.
Он прикусил губу, уставившись на нее.
– Сегодня ночью буду грести я, – сказала она.
Келло оглянулся на людей, столпившихся под навесом и на время ужина бросивших свои весла одиноко лежать на скамьях.
– Как?
– Я не смогу делать это каждую ночь, – сказала она. – Я тоже должна спать, и одна я не смогу двигать корабль столь же быстро, как двадцать мужчин, но это то, что я буду делать в этом путешествии. Для всех нас.
Встав, она отвернулась от него, от стоявших под навесом людей, державших чаши с едой, и повернулась лицом к воде. Лицом к своей матери. Не к женщине, что дала ей жизнь, но к морю, к настоящей матери. К настоящей матери всего ее народа.
Она открыла рот.
И запела.
Ноты зародились где-то глубоко у нее в груди. Поднялись через горло, деликатно скользнули по языку и стекли по губам, как звуки самого океана. Она выбрала простую Песнь, родом из детства – нежный зов к морю, просьба сохранить ее в безопасности и доставить ее на далекие берега. Она импровизировала, пока Пела. Напоминала морю, что они родичи, что волны – ее братья, а соленая морская вода – ее сестра. Что животные, что живут под поверхностью и плавают в море, были ее кузенами, и что семья всегда помогает семье.
И ее мать ответила. Вначале почти незаметно, но корабль все же двинулся, и Келло, распахнув глаза от страха, вцепился в борт каноэ.
Она Пела дальше, позволяя Песни нарастать. Громче, но по-прежнему нежно. Это была просьба, а не приказ, и когда она почувствовала уверенность в том, что они движутся вперед и море продолжает нести их на северо-северо-запад, как она и просила, она завершила Песнь благодарным вскриком.
Она сделала это. Она покачнулась. Тяжело опустилась на лавку. Она находилась где-то между упоением и утомлением. Она редко позволяла себе использовать Песнь и никогда не пела именно так. И пусть это была мелодия, пришедшая из прошлого, и слова, выдуманные именно сейчас, но оживили эту Песнь ее эмоции, ее искренняя вера. Ведь на мгновение она позволила себе полностью поверить.
Повернувшись к Келло, она обнаружила, что вся команда, стоит рядом с первым помощником, уставившись на нее. Сердце ее забилось чаще, и Ксиала собралась с духом. Одно дело, когда у тебя капитан – тик, и совсем другое – когда он использует магию, пусть даже и для твоей пользы. Несмотря на то что до этого они все хорошо справлялись со странными событиями этого путешествия, Ксиала не была до конца уверена, что команда одобрит то, что она использует чары.
Но на их лицах не было ни злости, ни страха.
Лишь благоговение. Даже у Келло.
Она сказала:
– Я пообещала, что мы будем в Товаше через шестнадцать дней. Вы сделаете все, что можете, и я сделаю все, что могу. Такова наша сделка.
– Тик, – сказал Келло, и в голосе наконец-то прозвучало уважение.
– Тик! – повторила команда с тем же изумлением.
Она ухмыльнулась. Слегка кивнула им в знак признательности.
– Теперь отдых, – сказала она, устало махнув рукой. – Полюбовались и довольно. Моя Песнь будет нести нас вперед до самого рассвета, а потом некоторым из вас, ублюдков, придется грести.
– Я буду в первой смене! – радостно предложил Луб.
– Так точно, – сказал Бейт. – Я с ним.
Остальные вплели свои голоса в общий хор.
Она довольно кивнула.
Глаза оббежали команду.
Одного человека не было. Пату. Где повар? Возможно, все еще чувствует себя нехорошо, но червячок беспокойства пробежал по ее спине. Именно он больше всех злился на Серапио. Конечно, сам Пату никогда не сделал бы ничего плохого, но где же он тогда?
