Оказавшись внутри, он снял повязку и растянулся на тростниковой циновке, служившей ему постелью. Корабль мягко покачивался под ним, и, когда Келло начал будить первую смену, сквозь стену пробились сонные и низкие голоса.
Серапио довольно улыбнулся. Он снова и снова рисовал на ладони половину неба, что выводила пальцем на его руке Ксиала, – до тех пор, пока не уснул.
Глава 18
Город Това
325 год Солнца
(день 13 до Конвергенции)
Всегда будут те, что призывают к войне. Выясните их цель. Если узнаете, что они стремятся к миру, тогда войну можно будет рассматривать как средство достижения цели. Если же их цель – еще больше войны, отошлите их прочь.
Из Философии Войны,
изучаемой в военном колледже Хукайи
Око бродил по коридорам Великого Дома в Одо. Настроение воина было столь же черно, как и флаги, развешанные на пепельно-серых стенах. Похороны матери должны были начаться в полдень на Солнечной Скале, а это означало, что у него было свободным все утро, и, значит, ему совершенно нечего было делать, кроме как расхаживать по помещениям и размышлять. Он уже успел поспорить с сестрой по поводу своего наряда. Она хотела, чтобы Око надел длинную тунику белого траурного цвета, которая была вполне подходящим для церемонии нарядом, но он предпочел надеть шкуру пантеры, которая была его униформой и которая в некотором роде тоже была вполне подходящей.
– Почему ты всегда должен поступать по-своему? – вскричала она – обвинение, кажущееся нелепым, поскольку сейчас у Исы было три прислуги, вплетавших кусочки слюды в ее умело растрепанные волосы.
Их воссоединение было в лучшем случае обжигающим. Оба они немедленно стали вести себя так же, как когда-то в детстве, когда ее возмущало свободолюбие брата, а его раздражали ее требования.
– Маме было бы все равно, что на мне надето, – возразил он.
– Мама умерла, – сухо откликнулась она.
– Умерла в своей постели, не так ли, сестра?
– Ты опять? Конечно, в конце концов люди узнают, что ее нашли в реке, но, честно говоря, Око, я была не готова отвечать на любопытствующие и весьма болезненные вопросы, которые последовали бы за этим. Я соврала, чтобы выиграть нам чуть-чуть времени.
– Нам?
– Да, нам! Потому что, нравится тебе это или нет, но ты – часть этой семьи!
– О чем ты говоришь? – недоверчиво спросил он. – Семья – это все для меня!
– Ну, тебя же здесь не было, когда все это случилось. Ты выпустился из колледжа еще год назад, но по-прежнему оставался там. И зачем же, хотелось бы мне знать? Ты нам не рассказывал. Мне пришлось в одиночку справляться со смертью матери.
Он сжал зубы, почувствовав, как на него накатило тяжелое чувство вины. Он не стал говорить о множестве тетушек и кузин, что были здесь, в Великом Доме, и несомненно помогли Исе справиться с ударом от смерти матери – ведь в любом случае это было не то, что подразумевала сестра.
– Это несправедливо, Иса. Мама хотела, чтобы я оставался в Хукайе.
– Она хотела, чтобы ты выучился и вернулся домой.
– Зачем? Я все равно бы не стал Щитом, пока Чайя оставался капитаном.
– Ты мог бы заняться чем-то другим.
– Стать одним из тех мальчишек, что проводят дни в Утробе за карточным столом? Или в домах удовольствий? Здесь не было ничего подходящего для меня. Я держался подальше ради блага нашей семьи.
– Разве? Я не уверена, брат.
И то, как лукаво она это сказала, традиционно находя правильные слова для того, чтобы побольнее ударить, заставило его чувствовать стыд за то, что находил радость в том, что любил, в то время как должен был чувствовать лишь обязанности. От ярости он с такой силой ударил кулаком по стене, что боль пронзила кости и заставила его заскрипеть зубами. Но это было правильно. Солидно. Физическая боль уравновешивала эмоциональную.
– Ты закончил? – пренебрежительно спросила она, но он все равно услышал в ее голосе нотки страха – словно он ударил ее саму. Это уже было слишком. Он сбежал и из ее комнаты, и от ее осуждения.
«Что ты делаешь? – спросил он себя, вышагивая по коридору. – Она больше не твоя сестра – она матрона Черных Ворон, а ты – капитан ее Щитов. Самое время начать играть свою роль».
Он на ходу сжал кулаки, чувствуя, как пальцы онемели от удара об стену. Горе и разочарование боролись внутри него. Он не забыл о послании, что прислала ему мать. Одинокий глиф, написанный чернилами на бумаге из коры, предупреждение о том, что жизнь оборвана. Это означало лишь то, что ее убили, а этот фарс с похоронами был бессмысленным. Созданные Небесами кланы соберутся на несколько часов, чтобы оплакать ее смерть, и это при том, что один или несколько из них ответственны за то, что она очутилась в реке.
Он не признался в своих подозрениях Исе или даже Чайе, который – до Хукайи Око мог в этом поклясться – был самым достойным доверия. Вместо этого воин уже целых три дня хранил секрет у самого сердца и лелеял его с недоверием и яростью. А потом, как испорченный ребенок, выместил все это на сестре.
Прислуга и родня разбегались перед ним, когда он поднимался по широким каменным ступеням в птичник. Загоны под открытым небом располагались в самой высокой точке Одо, доступные только для Великих Домов и отделенные от земель, огибающих Тову, узкой расщелиной, в которую, решись кто измерить ее, пришлось бы спускаться слишком долго. Он всегда любил птичник, и с тех пор, как Око вернулся из Хукайи, тот стал для него убежищем.
В отличие от других кланов, Созданных Небесами, Черные Вороны не запирали своих чудовищ в клетку. Запоры шли вразрез с принципом, который никогда не произносился, но очень хорошо понимался кланом. И, что более важно, вороны просто бы не вытерпели этого. Между людьми и врановыми было партнерство, добровольное согласие служить друг другу. Око это нравилось. Пытаться контролировать Бенунду – было бы все равно что контролировать биение собственного сердца.
Словно уловив его чувства, птица, заметив его приближение, приветственно защелкала клювом. Разум Око мгновенно успокоился, а гнев сменился глубокой невозмутимостью. Юноша усмехнулся – впервые за весь день – и сам поздоровался с вороном, в ответ нежно взъерошив черное оперение на голове птицы. Затем он полез в сумку, что была у него на поясе, и вытащил пригорошню личинок.
Бенунда склевала извивающихся созданий с его руки, глотая их целиком.
– Ты единственная здравомыслящая здесь, Бенунда, – пробормотал он, проводя пальцами в перчатках по ее крыльям. – Не знаю, как пережить этот день. – Он подумал было оседлать огромную птицу, забраться на ее спину и улететь отсюда. Забыть о похоронах и своих обязательствах, вернуться в Хукайю или отправиться на север, туда где нет городов, или, может, в сторону великих портовых городов моря Полумесяца. Каким бы зрелищем он был на спине у Бенунды! На какое-то время эта мысль даже осчастливила его.
