– Ты должна меня выпустить! – заявила она, решив, что сейчас самое время для бравады. – Меня ждет корабль.
Стражница разразилась лающим смехом.
– Корабль? Ты что, моряк? Нет, нет, капитан! Подожди, сам торговый правитель! Один из Дома Семи. – Она громко расхохоталась.
Ксиала вспыхнула. Пусть это и звучало нелепо, но правда часто бывает нелепой.
– Капитан. – Она постаралась, чтоб голос звучал безразлично. – И, если я не появлюсь в порту для выхода в море, мой господин будет раздосадован. И ты раскаешься в этом!
– Я думаю, я просто извинюсь. А до этого… – зажав обувь Ксиалы под мышкой, она направилась прочь.
– Эй, – рявкнула та, – верни мне мою сандалию!
– Верну, когда тупиле придут, – обронила охранница через плечо. – И смотри, потише там, или тебе заткнут рот силой.
Ксиала наблюдала за ней, пока та не растаяла в сумерках. Утренний холод пробирал до костей, но заметила она это только сейчас. Девушка скорчилась, пытаясь хоть как-то согреться, но это не помогло. Наконец она сдалась и, шаркая ногами, побрела через лабиринт, созданный телами спящих женщин, и только босая нога напоминала сейчас о ее бедах.
Наконец она нашла свободный пятачок у самой стены и уселась на пол, обвив руками колени и опустив голову: ничего не оставалось, кроме как ждать.
* * *
Ждать пришлось недолго.
Примерно через час за пределами камеры послышался какой-то шум и движение, и Ксиала подняла голову. Несколько спавших до этого женщин проснулись и заинтересованно направились к зарешеченной двери, намереваясь выяснить, что происходит. Что бы они там ни увидели, но это заставило их резко вернуться назад и рухнуть на пол, изображая, что они по-прежнему спят, – наверняка для того, чтобы скрыться от приближающегося. Ксиала же, напротив, вытянула шею, совершенно этого не опасаясь. Единственное, чего она боялась, – это не вернуться на корабль.
В поле зрения показался мужчина: средних лет, плотный и крепкий, черная окладистая борода обрамляла лицо с тяжелым подбородком и суровыми глазами, а пояс на незнакомце выдавал в нем тупиле, тюремного офицера. Желудок Ксиалы сжался – пришедший мало походил на милосердного человека.
Потом в поле зрения появился еще один человек. Статный мужчина, высокий, хорошо сложенный – не такой худой, как беззубая пленница, и не такой толстый, как тупиле. В черных длинных волосах, уложенных в высокий пучок, какой носит знать, виднелись седые пряди, а из одежды на нем была длинная, до колен, набедренная повязка и наброшенная на одно плечо и демонстрировавшая мускулистое и ухоженное тело накидка. На грубой ткани не было ни вышивки, ни украшений – в противовес нынешней моде. Это могло бы говорить о скромности и благочестии, но воротник из нефрита, драгоценности, сверкавшие в ушах и на запястьях, выдавали его тщеславие. Даже в этой отвратительной тюрьме он словно светился изнутри, излучая обаяние и уверенность. И, разумеется, богатство.
Наверняка торговый правитель, скорее всего, дитя знатного класса и, вполне возможно, один из Дома Семи.
Ксиала принципиально ненавидела таких.
Словно почувствовав ее внимание и ненависть, господин оборвал на полуслове тихий разговор с тупиле, встретился взглядом с пленницей и улыбнулся – усмешкой змеи, сладкой для того, кто не знает, что за нею прячутся острые клыки и яд.
– Это она, – торговый правитель кивнул в ее сторону.
В глубине души Ксиале хотелось спрятаться, стать незаметной, но еще сильней ей хотелось вырваться на свободу. И сделать это можно было с помощью этого господина.
Девушка выпрямилась, старательно отряхивая тюремную грязь с одежды и изо всех сил делая вид, что ей не место в темнице.
Тупиле нахмурился, одарив Ксиалу резким вглядом, и вновь повернулся к мужчине:
– Обвинения слишком серьезны, господин Балам. – В низком голосе звучало беспокойство. – Я не могу закрыть глаза на то, что она сделала. В конце концов, наши законы одинаковы для всех: и знатных, и простых людей.
– Разумеется, – ответил господин Балам. – И ты просто делаешь свою работу, но, возможно, я могу как-то сгладить ситуацию, – и он положил что-то в руку тупиле. Что-то, что Ксиала не разглядела, но сам мужчина поспешно зажал в кулаке.
Балам обратил весь блеск своего сияющего взора на тупиле:
– Я понимаю ваше замешательство, – молвил он, крепко сжимая ладони мужчины. – И она понесет наказание. Но она уже находится в услужении у меня, а потому не может быть обращена в рабство по приговору.
– За то, что она сделала, не отдают в рабство, господин, – выплюнул тупиле. – Это тяжкое преступление.
Ксиала подавилась. Мать Вода! Она ведь совсем не хотела убить Пека, сталкивая его в воду! Не ее вина, что он не умеет плавать.
– Пьянство, – продолжил тупиле. – Публичное распутство. Проникновение в чужой дом без разрешения. Обвинение в прелюбодеянии с жен…
О нет. Дело не в Пеке. Совсем не в Пеке.
Память начала возвращаться к ней. Воспоминания о прибытии в шумную кантину были вполне четкими. Она даже вспомнила свой первый стакан с выпивкой. И второй, с анисовым привкусом на языке.
А еще там была женщина.
Черные волосы с цветком.
Уипил, обнажавший плечи.
Они вместе смеялись, и танцевали, и… Все семь преисподен! Теперь она вспомнила. Они пришли в дом этой женщины, и все шло очень хорошо, пока не заявился ее муж. Ксиала смутно помнила, как врезала ему по лицу, – что, кстати, объясняло, откуда взялись ссадины на руке, – но сделала она это лишь потому, что он орал и не пускал ее к двери. Все остальное было в тумане. Должно быть, он приказал ее арестовать, и вот теперь она в темнице. И ей грозит смертная казнь.
Ей, пожалуй, стоило бы бояться тупиле и законов и неправедного суда, но страха не было. Она знала, как это делается в Кьюколе. Какой-то господин проявил к ней интерес, так что ее вытащат из темницы. Но зачем? Богатеи обычно не проявляют интереса к таким, как она, если им, конечно, что-нибудь не нужно.
Мужчины наконец договорились, тупиле приказал открыть дверь, и Ксиалу вывели наружу.
Она попыталась заговорить, но ее непрошеный спаситель, господин Балам, обратил взор на нее. Пристальный взгляд, глаза его расширились, и Ксиала дерзко вскинула подбородок. Его же взгляд упал на ее ноги.
– Где ее вторая сандалия? – спросил он.
Стражница, шаркая ногами и что-то невнятно пытаясь объяснить, поднесла ее обувь, и Ксиала с трудом сдержалась, чтоб не позлорадствовать.
Довольно скоро ее вывели со двора с тюремными камерами, и девушка вздохнула с облегчением. Она была свободна.
В голову закралась идея немедленно сбежать, но для этого надо было знать, где ты находишься, а район был совершенно незнакомым, хотя и абсолютно типичным для сельской местности. Аромат жарящихся яиц и маисовых лепешек витал в воздухе, и Ксиале показалось, что она все еще чувствует запах цитрусовых, выставленных на продажу, хотя ни одного из продавцов не было видно. В животе заурчало, тем более что она не могла припомнить, когда ела в последний раз, а потому была дико голодна. Впрочем, пока о голоде стоило забыть. Для того чтобы поесть, нужно сказать господину Баламу, чтобы он дал денег, а делать этого совсем не следовало. По крайней мере до того, как она узнает, что же он хочет.
