Он склонил голову набок, и словно в ответ этому раздалось карканье вороны. Ксиала оглянулась. Это получилось слишком резко – и рана заныла. Но там действительно была ворона. Ее огромное черное тело взгромоздилось на крышу хижины, в которой Ксиала спала до этого. Птица расправила крылья и вновь закричала, хлопая ими для пущей убедительности.
– Откуда они все взялись? – спросила Ксиала, хотя на крыше сидела только одна птица.
– Земля. Я общался с ними с тех самых пор, как мы покинули берег, но только когда тебя заперли со мной, начал призывать их.
Она представила, как это должно было выглядеть. Сотни ворон, взлетающих в воздух и безошибочно направляющихся к морю.
– Поняла, – сказала она, поворачиваясь к Серапио. – Так они и есть твои глаза?
– Когда они это пожелают.
– И твое оружие?
– Не единственное, но да.
Не единственное? Какую силу он еще скрывал?
Мысленно она вновь вернулась к лорду Баламу. Очевидно, она задала недостаточно вопросов, прежде чем взяться за это поручение.
– Ладно, твои друзья-вороны говорят, что Товаше в той стороне. Сколько дней пути?
Он сжал губы, размышляя.
– Они не всегда ясно представляют себе ход времени. Но это не должно иметь значения. Мы идем так быстро, как только можем, и прибываем как раз вовремя к Конвергенции.
– А как мы туда попадем? Похоже, у меня больше нет команды. Я не уверена, но твои птицы умеют работать веслом?
Он наморщил лоб:
– Нет. Но они предложили создать ветер.
Она представила их прибытие в порт: стая черных птиц, маша крыльями, галантно подталкивают их к причалу крошечными клювиками.
– Мать Вода, нет! Давай я сперва попробую Спеть.
– Разумеется.
– Но… – Она вскинула палец. Тот слегка покачивался. – Я хочу знать, почему?
– Почему что?
– Что для тебя такого особенного в Тове? Почему ты должен быть там к Конвергенции? И вообще, что такое Конвергенция? Ты так говоришь, будто я должна знать, о чем ты говоришь. – Она вздохнула, громко и порывисто. – Хватит с меня вопросов. Я хочу знать все.
Он молчал. Небеса, этот человек мог молчать лучше всех в мире. Она уже готова была признать, что они зашли в тупик, когда Серапио сказал:
– Конвергенция – это небесное выравнивание. День, когда солнце, луна и земля выравняются, и лунная тень поглотит солнце.
– Черное солнце, – кивнув, сказала она. – Так это называют тики, и происходит это редко.
– Редко, да, но это – еще большая редкость. Эта Конвергенция произойдет над Товой в день зимнего солнцестояния, когда солнце уже уязвимо. Конвергенция не наблюдалась в Тове почти четыреста лет и ни разу не происходила в день зимнего солнцестояния. Воистину, за последнее тысячелетие сила солнца станет наименьшей.
– А почему ты должен быть там? – Но даже спрашивая об этом, она вспоминала, как солнце, казалось, вздрогнуло, когда впервые увидело его, и пряталось от него, когда он явил свою мощь. И пусть это звучало нелепо, но она чувствовала это – солнце боялось его.
– У меня в этот день назначена встреча.
– С солнцем?
– Со Жрецом Солнца.
– Зачем?
Он не ответил. Просто подхватил ее руки и прижался к ним теплыми губами. Ее сердце забилось быстрее, по затылку пробежало легкое покалывание, словно он что-то шепнул ей на ухо. Она вздрогнула, скорее от удовольствия, чем от страха.
– Ты можешь доставить нас в Тову, Ксиала? – пламенно спросил он низким голосом. – Ты можешь воззвать к морю своей Песней и доставить нас к Товаше?
– Я… – Она вдруг почувствовала себя очень пьяной, как будто бальше разом ударил ей в голову. И, чувствуя губы Серапио, прижавшиеся к костяшкам ее пальцев, и слыша, как его слова все еще звучат у нее в ушах, она поняла, что собирается сделать что-то глупое. Тихий голосок в голове напомнил ей, что Серапио опасен и что она мало что о нем знает. Но это было неправдой. Она знала, что у него есть чувство юмора, хотя он хорошо это скрывал, что он никогда не видел обнаженной женщины, что он вылечил ее рану и что, самое главное, он спас ей жизнь.
– Я доставлю нас к Товаше, – согласилась она.
А потом, из-за бальше и из-за шока, и потому, что она горевала о своей потерянной команде – даже о суеверном Келло и убийственном Бейте, и яйцах и фруктах Пату – и потому, что она очень хотела этого в течение почти целой недели, она наклонилась, всего на несколько футов, и поцеловала его.
В первый момент он, словно смутившись, попытался сопротивляться, и она даже подумала: целовали ли его когда-нибудь. Но потом его губы смягчились, и она почувствовала, как к ней вновь возвращается интерес. Она забралась к нему на колени, потерлась о его бедра и вновь поцеловала его. Это было приятно. Его кожа была прохладной, как желанный глоток холодной воды в конце рабочего дня под летним солнцем. Серапио был неуклюж, не смертельно, но явно неопытен, и ей это нравилось, нравилось, что она одержала верх над ним, что его реакция была такой человеческой. И он был таким хорошим, крепким, реальным, его грудь прижималась к ее груди, ее руки обнимали его, и пока она целовала его, ей не нужно было думать о невозможных морских путешествиях, мертвых матросах и стаях черных птиц, а лишь о ней и этом мужчине, который, она не была уверена, был героем или злодеем, но, возможно, ей не нужно было это знать, если бы только она могла снять с него мантию и…
Он резко встал, и она поднялась вместе с ним, обвив его ногами за талию.
– Ксиала, – пробормотал Серапио. – Я не могу, – скривился он.
Она склонилась к нему, чувствуя тупую боль, но не желая, чтобы она прекратилась, а лишь мечтая о небольшом забвении между бальше и двумя телами, но он, отвернувшись, отстранился от нее.
– Проклятье, – сказала она, опуская ноги и руки.
– Я не могу.
Она рассмеялась, уверенная, что он принял ее ругательство всерьез. Смех перешел в икоту, а затем в тяжелый вздох.
– Религиозный запрет? – спросила она.
– Что?
– Ничего.
Она неловко стояла, опустив глаза и чувствуя, как щеки полыхают от стыда, и благодаря море за то, что, возможно, он не видит ее. Но кого она обманывает? Он досконально изучил ее. А значит – слышал ее сердцебиение, чувствовал ее растущее чувство обиды, вдыхал запах ее возбуждения или что он еще там делал, чтобы без помощи зрения прочесть ее как раскрытую книгу. Ксиала всерьез задумалась о том, чтобы выпить еще бальше, чтобы заглушить свое смущение, но передумала, и даже похвалила себя за столь волевое решение.
– Това, – настойчиво повторил он.
Ксиала подняла глаза. Его волосы были взъерошены ее руками, его губы слегка припухли от ее поцелуев. Он определенно был мужчиной, но, возможно, еще и монстром? То же самое можно было сказать и о ней. И имело ли это вообще значение, все эти ярлыки и категории, когда они были только вдвоем, здесь и сейчас?
