Однако меня беспокоило кое-что ещё.
– Алые Вирши, – сказала я. – Странница записала их, а один из жителей городка прочитал вслух. Странница сказала ему, что это стихотворение в память о погибших. Он даже не знал, что значит бо́льшая часть слов. Как они могли подействовать на всех горожан? Если только…
Я заметила, что настоятельницы украдкой обмениваются взглядами.
– Некоторые слова и некоторые сочетания слогов действуют на всех, да?
Старик – матушка Вздох – ответил:
– Это высшая форма искусства. Та, к которой каждый из нас стремится.
– Пойдём, – сказала матушка Болтунья, беря меня за руку как добрая бабушка.
Вторую руку она, наклонившись, протянула Бинто – и повела нас по коридору со сводчатым потолком, к столам в дальнем конце зала.
Остальные настоятельницы пошли следом.
Фигурки, которые я приметила чуть раньше, оказались детьми. Их было тут около дюжины – некоторые возраста Бинто, некоторые чуть постарше. В основном девочки и только один мальчик.
– Мы редко обнаруживаем талант у мальчиков, – объяснила матушка Болтунья. На её губах появилась одна из этих странных старушечьих улыбок, которые означают, что вы должны кивать, внимая их мудрости. – Им не хватает… тонкости.
Как только мы подошли, все дети встали по стойке «смирно», словно маленькие солдатики, ожидающие смотра. Матушка Сплетница заняла место перед ними. Очевидно, она была генералом. Взгляд, которым она одарила матушку Болтунью, явственно говорил, что она считает всё это плохой идеей.
– Ну? – сказала ей матушка Болтунья. – Есть ли хоть у кого-то из них навык?
Молодая настоятельница ткнула в сторону детей. Её палец нацеливался на всех по очереди, пока не остановился наконец, указав на девочку лет семи.
– Ты, – провозгласила она. – Девятый базис и второй. Третий дериват с вибрацией.
– Дароменский, матушка? – спросила девочка.
Настоятельница кивнула.
Остальные дети тотчас же зажали уши ладонями. Матушка Сплетница одарила их нелюбезным взглядом, который был мне уже хорошо знаком, – и дети неохотно опустили руки, снова встав навытяжку.
Выбранная девочка глубоко вдохнула и пропела две ноты.
«Слоги», – подумала я, но не могла сообразить, что они значат, потому что меня вдруг одолел запах сирени – такой сильный, что заболел живот.
Я видела, что его ощутили и настоятельницы, и дети. Мальчик отвернулся, и его вырвало на пол. Через несколько секунд запах исчез.
Матушка Сплетница одобрительно кивнула малышке. Девочки вернулись к занятиям, а мальчик ушёл – вероятно, в поисках тряпки, чтобы вытереть свою рвоту.
– Что случилось? – жестом спросил Бинто.
– Ты не почувствовал запах цветов?
– Нет. Но у тебя было забавное лицо.
– Это высшая форма нашего искусства, – объяснила матушка Болтунья. – Она позволяет выявить те элементы языка, которые лежат за пределами человеческого познания и воздействуют на самые примитивные аспекты нашего разума. Мы называем их базисами.
– Они могут повлиять на многих людей, – прибавил матушка Шёпот. Лёгкий стон в его глубоком баритоне подсказал, что он тоже не восторге от приторного запаха сирени. – Большинство из них требуют общего знания языка, например, гитабрийского или берабесского, и, следовательно, должны быть подстроены под особенности этих языков.
Теперь ясно, почему девочка уточнила у матушки Сплетницы насчёт дароменского.
– Слоги – это только полдела, – сказала молодая настоятельница, поворачиваясь к нам. – Для достижения нужного эффекта все элементы голоса должны быть идеально откалиброваны.
– Кроме тех, которые сводят с ума невинных людей, – заметила я.
Матушка Болтунья изумлённо покивала.
– Достижение, превосходящее всё, что я видела за свои годы. И всё, что мы вообще считали возможным. Достижение зловещее и жуткое. Вероятно, Странница обнаружила закономерности, которые…
– Вероятно? – перепросила я. Мой голос прозвучал неестественно громко в огромном каменном зале. – Вы утверждаете, что эти «базисы» – самый мощный и смертоносный аспект вашего искусства, а потом какая-то женщина поднимается на гору, в ваш монастырь, и вы просто отдаёте их…
Матушка Сплетница шагнула вперёд и несколько раз щёлкнула пальцами у меня перед носом.
– Безупречность. Вода. Клинок. Кровь. Энна. Энна. Энна.
Я согнулась пополам, охваченная такой яростной болью, что не могла вздохнуть.
– Матушка Сплетница, достаточно, – услышала я голос Матушки Болтуньи.
– Не вмешивайся, сестра, – сказала молодая настоятельница. – Аргоси должны знать своё место.
Она снова повторила слова, и боль ещё усилилась, словно кто-то запустил руку мне в живот и стиснул кишки.
Я старалась дотянуться до сумки-тубуса и достать шпагу, но не могла поднять руку выше пояса. Я сжимала зубы, но несмотря на все усилия не сумела сдержать стоны.
– Добрая Собака! – знаками сказал Бинто. – Добрая Собака, что случилось?
Я попыталась ответить, но руки не слушались. Внезапно Бинто обернулся к матушке Сплетнице, и я услышала такой пронзительный крик, что показалось: каменный потолок вот-вот обрушится на нас.
Боль прошла.
– Невозможно! – сказала молодая монахиня.
Я позволила ей договорить, а потом ударила правым кулаком в висок. Я тщательно выбирала цель, и матушка Сплетница сильно пострадала. Из уважения к урокам моих приёмных родителей я подхватила её прежде, чем она упала – и осторожно уложила на пол.
Бинто поднял на меня взгляд.
– Она… то слово, которое я не должен использовать.
– Определённо, – согласилась я.
– Мальчик… – начала матушка Болтунья. Её голос дрожал от благоговения. – Откуда он взялся?
– Не твоё дело, – ответила я.
– Его крик, – сказал матушка Шёпот. – В нём есть уникальная закономерность. Это нечто вроде особого языка.
– Он должен остаться с нами, – заявил матушка Вздох с той непререкаемой уверенностью, которую в полной мере могут выразить только старики. – Он поселится в монастыре, и мы будем изучать его.
Я похлопала Бинто по плечу.
– Хочешь жить здесь, малыш? С монахинями.
Он посмотрел на меня, скривив губы.
– Ты шутишь, Добрая Собака? Если да, то не смешно.
– Мы не спрашивали разрешения у мальчика, – сообщил мне старик. – И у тебя тоже, аргоси.
Я закинула руку за плечо и открыла сумку-тубус, а другой рукой сказала Бинто:
– Возможно, тебе снова придётся закричать.
