Через некоторое время я начала испытывать странную благодарность. В каждом храме Рози убивала заражённых. Иногда их было всего несколько человек, иногда десятки. Рози всегда оставляла одного для меня, как будто её душа не могла вынести тяжести этой последней разбитой жизни.
Я выполняла свой долг. Выполняла работу. Карты, которые я рисовала, ложились друг на друга, пока у меня не кончились картонки. Пришлось вырезать куски кожи из моего пальто. Их было не так уж много, максимум дюжина, но когда я держала эту маленькую колоду в руке, она казалась такой тяжёлой, что я не знала, долго ли ещё смогу носить её с собой.
По пути я проходила мимо городков – на самом деле, больших деревень, – которые маячили примерно в полумиле от Великой Храмовой дороги. Я держалась от них подальше. В рюкзаке было достаточно провизии, и мне удалось пополнить запасы воды. Я не могла купить лошадь, а красть её не решалась – слишком велик был риск, что меня поймают.
Иногда я встречала на дороге людей. Они ехали в повозках, запряжённых мулами, или шли пешком, шаркая поношенными башмаками. Поначалу они улыбались мне, спрашивали, какие новости, интересовались, откуда я родом. Я не отвечала. Я стала слишком хрупкой внутри, и рассказы о том, что я повидала, разбили бы меня вдребезги.
Люди, с которыми пересекался мой путь, скоро поймут, какие ужасы творятся в их землях. Я же должна была убедиться, что все эти ужасы окажутся мёртвыми к тому времени, когда их найдут.
Чем ближе я подходила к границе между Семью Песками и территориями джен-теп, тем более страшных противников оставляла по себе Странница.
У входа в двенадцатый храм я нашла записку Рози, предупреждающую, что, когда я войду, женщина попытается напасть.
На самом деле она, казалось, спала на полу – лежала с закрытыми глазами футах в десяти от груды трупов у алтаря. Я не видела, дышит ли она.
Я приближалась медленно и осторожно, держа шпагу в руке и готовясь сделать то, что до́лжно, как только женщина начнёт подавать признаки жизни. Но женщина не шевелилась – она была мертва. Я услышала свой собственный вздох облегчения и почувствовала, что слёзы, к которым я уже успела привыкнуть, катятся по щекам. На сей раз это были слёзы радости: видимо, Алый Крик, или слабое здоровье, или местный бог на сей раз милосердно избавил меня от необходимости делать очередное чёрное дело.
Затем я услышала тихое фырканье, как будто крыса искала еду. Я уже несколько дней не мылась, и, должно быть, от меня вкусно пахло.
Внезапно из-за груды тел, наваленных друг на друга возле алтаря, выскочила ещё одна женщина. Её волосы были перепачканы кровью собратьев-прихожан, а руки покрыты крошечными царапинами, которые могли быть только следами от её собственных ногтей.
Её широко раскрытые безумные глаза излучали такую радость, что впору было улыбнуться. Женщина издала довольный смешок, словно наслаждаясь удавшейся шуткой. С дьявольской хитростью она вытащила из груды одно тело и положила его отдельно от остальных, а сама пряталась среди трупов, ожидая, пока я подойду ближе.
Она налетела на меня, широко раскинув руки, будто ждала, что у неё из плеч вот-вот вырастут ангельские крылья. Я попыталась восстановить утраченную позицию, но женщина была слишком быстра. Она врезалась в меня, и мы вдвоём покатились по полу храма.
– Быстротечность! – крикнула она; её руки схватили меня за горло. – Дал-джебан. Те. Курадос. Гниль. Мордаж. Похоть. Ха. Ха.
Даже эти первые несколько слов вызвали у меня тошноту и головокружение. Комната вращалась против часовой стрелки – в такт нашим движениям на полу.
Я попыталась призвать на помощь свои навыки арта эрес, но уроки самозащиты, которые преподавал мне Дюррал, строились на том, чтобы найти темп и ритм. Речь шла о движениях с партнёром, а не о противостоянии врагу. Я не могла ничего поделать. Просто не могла. Танец ускользнул от меня… Теперь я лежала на полу среди мертвецов, а женщина наваливалась на меня сверху.
– Тувизмо. Кан. Кен. Кин. Скорбь. Возлюбленная.
– Будь ты проклята! – взвыла я и со всей дури ударила женщину кулаком по рукам, заставив ослабить хватку на шее.
Я схватила её за волосы и дёрнула, выдирая их клочьями, но всё же мне удалось вывести противницу из равновесия. Уперевшись левой ногой в каменный пол, я сильно оттолкнулась бедром, сбросив стройную – почти тощую – женщину со своей груди. Я перекатилась, оказавшись сверху, и прежде чем она успела произнести ещё какие-нибудь мерзкие слова, бьющие по мозгам, я выбила ей передние зубы. Несколько зубов вылетели, застряв у женщины в горле и искажая слова. Она попыталась выкашлять их, но я не позволила. Я просто продолжала бить – снова и снова, и при этом орала так громко, что не слышала уже ничего, кроме собственных безумных воплей.
– Будь ты проклята! – кричала я. – Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята!
Не знаю, сколько я продолжала в том же духе. Секунды? Минуты? Часы? Я потеряла всякое представление о времени и о самой себе. Если бы кто-то захотел навсегда уничтожить мою душу, всё, что ему потребовалось бы в тот момент, – это зеркало. В конце концов я начала задаваться вопросом, не произнесла ли лежащая на полу женщина Алые Вирши? Может быть, Алый Крик уже во мне?..
Я немного успокоилась, когда плюнула на неё и в последний раз пробормотала:
– Будь ты проклята.
Женщина обмякла и с последним вздохом прошептала:
– Нет, аргоси. Это я проклинаю тебя.
У меня устали руки и онемели пальцы. С трудом оттолкнувшись от мёртвой женщины, я поднялась на ноги. Взяв шпагу, я пронзила её насквозь, хотя она уже не подавала признаков жизни. Именно так ты и поступаешь, когда идёшь путём энрахо.
Я доплелась до двери, но не могла заставить себя выйти. Пустыня снаружи, несмотря даже на её жуткий красный песок – из-за чего этот регион получил название Рубиновой Реки – выглядела слишком чистой. Слишком… благопристойной. Казалось, что одни только мои шаги могут заразить эту землю ужасом, шевелящимся внутри меня.
– Поплачь, девочка, – сказала я себе голосом Энны и мудростью Энны. – Плач – это мощная часть арта фортезе, таланта стойкости. Со слезами мы отпускаем наши печали и возвращаем тело в равновесие, готовые к тому, что будет дальше. Аргоси, который не умеет плакать, рискует стать хрупким.
Как правило, Энна не отличалась такой мягкостью. Как бы ни была она красива – и снаружи, и внутри, – она никогда не казалась мне особо нежной или женственной. В отличие от Дюррала. Странно, да? Но вот так мне это виделось.
Однако сейчас, как и в большинстве случаев, Энна была права.
Последние дни я много плакала. Думаю, без этого я не смогла бы выжить. Между тем, на сей раз слёзы не хотели литься, поэтому я с безжалостной жестокой решимостью выдавила их из себя.
Я заставила себя кричать и рыдать, и натёрла глаза песком. Я начала говорить всякие вещи – ужасные вещи. Я вспоминала все тёмные уродливые мысли, которые когда-либо приходили мне в голову, и орала их вслух, во всю глотку. Думаю, можно сказать, что я позволила себе немного сойти с ума.
