Поскольку приближался мой уход из Бюро, я уже был готов окончательно выбросить Франклина из головы.
У него, однако, было на сей счет другое мнение.
Глава 21
Уже несколько лет как, покинув Бюро, я работал независимым консультантом, писал с Марком книги о профайлинге и анализе уголовных расследований и почти не вспоминал о Франклине, лишь слышал краем уха, что он отказался от своих расистских и антисемитских взглядов. Я надеялся, что это правда. Когда сидишь год за годом в тюремной камере, единственное, что у тебя есть, – это время подумать.
Ранее в письме он похвалил нас с Марком за то, как мы проанализировали его в нашей книге «Анатомия мотива». Затем, примерно в начале 2001 года, я получил от него еще одно письмо, оно касалось одного из разделов нашей предыдущей книги «Наваждение», где описывалось случившееся в 1931 году в штате Алабама дело «парней из Скоттсборо», когда девять юношей афроамериканского происхождения были арестованы за изнасилование в товарном поезде двух белых девушек-подростков, несмотря на то что против этих юношей не имелось никаких доказательств, кроме показаний девушек, которые никак не пострадали в физическом плане и использовали выдвинутые ими обвинения как способ самим избежать неприятностей.
Как бы то ни было, именно с этой историей в нашей книге Франклин не согласился. Письмо было написано аккуратно, орфография была идеальной. Хотя мы подчистили слово «ниггер», сам он, конечно же, этого не сделал. Он писал:
Дорогой Джон,
Приветствую вас. Давно уже от вас не было новостей. Один заключенный здесь позволил мне ознакомиться с «Одержимостью», и меня возмутила позиция, которую вы занимаете в отношении двух молодых белых женщин, изнасилованных кучкой н******в в Скоттсборо, штат Алабама. Почему бы вам не позволить – полагаю, это было бы легко и просто – вашей дочери, которой сейчас, по-моему, 21 год, сесть в пустой товарный вагон грузового поезда с примерно таким же количеством н**** * *в, изнасиловавших тех других девушек, и проехать с ними миль двести или около того, чтобы посмотреть, не изнасилуют ли они и ее, а чтобы все было похоже на тот случай, вы могли бы попросить одну из подруг вашей дочери поехать с ней. Можете выбрать чернокожих студентов, рабочих или кого-то еще, это не обязательно должны быть уличные н*****ы, как те парни из Скоттсборо. Посмотреть, что произойдет. Готовы ли вы это сделать? Если нет, то вы один из самых отъявленных жуликов, которых я когда-либо встречал, и то, что вы говорите, – абсолютная чушь!
Искренне ваш,
P.S. Мне любопытно, почему вы думаете, что две белые женщины придумали историю о том, что их изнасиловали н*****ы, исключительно для того, чтобы избежать ареста за бродяжничество, как вы утверждаете в вашей книге? Какой в этом смысл – к чему бы полиции их арестовывать?
Подписываясь, он всегда ставил вместо «и» в фамилии «Франклин» пятиконечную звезду.
Прочитав письмо и рассказав о нем Марку, я был поражен суровой реальностью: мне никогда не избавиться от Джозефа Пола Франклина; он вторгся в мою психику и намеревался остаться там навсегда. Мне тут же вспомнились слова немецкого философа Фридриха Ницше, которые стали девизом и предупреждением в моем отделе поддержки расследований: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя».
Хотя он был надежно заперт, я чувствовал, что Франклин вторгается в мою жизнь и жизнь моей семьи, что он все еще бросает вызов моим ценностям и моему пониманию порядочности, точно так же, как пытался поступить со всей нацией. Он присутствовал в моей профессиональной жизни с самого начала моей карьеры профайлера – вплоть до моего ухода из Бюро и даже после него.
Но когда я попытался переключиться в режим следователя – после того, как попробовал отбросить чувства, вызванные тем, что Джозеф Пол Франклин вообще думает о моей дочери, – то вдруг понял, что его реакция на историю, рассказанную в «Одержимости», весьма интересна.
Любой, кто внимательно изучил бы «скоттсборовское дело», пришел бы к тому же выводу, что и мы с Марком: подсудимые были обвинены ложно, все они были невиновны и стали жертвами расовой нетерпимости того времени. Это – установленный факт, основанный на веских доказательствах. Но, вчитываясь в детали, Франклин навязывал нам свою собственную позицию: в любой ситуации, когда белая девушка или женщина обвиняет чернокожего мальчика или мужчину в сексуальном насилии, это должно быть правдой, и афроамериканец должен быть виновен. Такова была мифология, с которой он вырос, история, сформировавшая его жизнь и придавшая ей смысл, и он не собирался отказываться от нее даже сейчас. В каком-то смысле это напоминало поведение сексуального серийного убийцы, эмоционально поддерживающего себя в тюрьме воспоминаниями об острых ощущениях. Очевидно, я представлял для него авторитет правоохранительных органов и ФБР, истеблишмента, с которым он боролся всю свою жизнь. И если я намеревался высказаться на столь расово заряженную тему, то и он тоже. Я неоднократно говорил, что можно запереть тело, но нельзя запереть разум.
Франклин не давал о себе знать вплоть до апреля 2004 года, когда он написал мне с просьбой помочь разыскать его первую жену, Бобби Луизу Дорман. Связывался ли он с кем-нибудь еще, я не знаю, но он сказал, что получил отчет ФБР от 1980 или 1981 года, в котором значилась ее новая фамилия, – она снова вышла замуж. Я проверил материалы дела: он оказался прав – такая информация действительно имелась в графике, предоставленном мне в 1980 году, когда я работал над профилем. Понятия не имею, как Франклин получил копию.
Содержащиеся в тюрьме убийцы нередко связывались со мной по почте. Отчасти это, вероятно, объяснялось их знанием всех проводимых мною тюремных интервью, что свидетельствовало о моей готовности их слушать, когда других желающих из числа сотрудников правоохранительных органов уже не находилось. Отчасти, наверное, так случалось потому, что написанные нами с Марком книги достигали широкой аудитории, попадая, по-видимому, даже в тюрьмы.
Франклин сказал, что хочет снова связаться с Бобби, хотя и добавил: «Только вы, Джон, пожалуйста, объясните ей, что я не пытаюсь заново наладить серьезные отношения. Я вроде как просто хочу поддерживать связь, о’кей?»
В этом было даже нечто трогательное: чувствуя, что жизнь близится к концу, Франклин, должно быть, понял, что у него не осталось ничего – ни малейшей человеческой связи. Если уж в том, чтобы связаться со своей бывшей женой, он мог рассчитывать только на меня, то, вероятно, он действительно пребывал в отчаянии. Даже у самых закоренелых преступников есть, как правило, какая-то сентиментальная сердцевина. У Франклина это была дочь, для которой он никогда не был отцом, и жена, для которой он лишь короткое время был мужем. Но когда его захлестнула смертоносная ненависть, они отошли для него на второй план.
Трудно представить себе более пустую жизнь.
Как это часто бывает, когда речь идет о смертной казни, процесс обжалования выдался затяжным. В то время как его дело проходило через различные уровни государственных и федеральных апелляций, Франклин впервые начал проявлять раскаяние. Он заявил, что был психически болен, когда стрелял в Гордона, и говорил всем, кто его слушал, что он уже отказался от своих расистских взглядов и пришел к вере в равенство всех детей Господа. Я надеялся, что он искренен, хотя после всех этих встреч с ним на протяжении стольких лет и сохранял приличную дозу скептицизма.
