Гаар заставила меня повернуться:
— Что было тогда? Он ругал тебя? Управляющий? Я так переживала!
Я пожала плечами. Я и сама толком не помнила, что произошло тогда. Казалось, все это было где-то в прошлой жизни, так давно, что стерлось из памяти. Говорят, так бывает. Защитная реакция.
— Он был расстроен. Кажется, сам не понимал, что делать. И злился, и радовался, что ничего не случилось. — Я кивнула в сторону окна: — Пойдем в сад. Мне кажется, я не видела свежего воздуха целую вечность.
Гаар кивнула, и мы свернули в узкий коридор. Я совершенно не понимала, куда мы идем, слепо доверялась. Мне кажется, запомнить эти проклятые галереи, лестницы, повороты просто невозможно. Никогда в жизни. Не знаю, как справлялась Гаар. Мы спустились по узкой лестнице для прислуги. Господа такими не ходят. Оказались в галерее на первом этаже. Теперь я узнавала — если свернуть налево, покажется дверь в сад.
Казалось, весь дом ходил ходуном. Рабы сновали туда-сюда, повсюду раздавались торопливые шаги, сплошное шарканье, голоса. Наверное, Гаар просто сходила с ума от этого безумия. Глохла.
В самых дверях мы столкнулись с Политой. Увидев меня, лигурка приосанилась, задрала острый подбородок, тряхнула белыми волосами. Она прожигала меня взглядом, полным ненависти и, одновременно, неприятного удивления. Поравнявшись, она даже демонстративно фыркнула, но все же прошла мимо, ничего не сказав. Хотелось обернуться ей вслед, но я удержалась — много чести.
Наконец, кожи коснулись ласковые солнечные лучи. Я остановилась в дверях, с наслаждением втянула ароматный воздух, закрыла глаза. Бывают моменты, когда нам на короткий миг становится хорошо. Невзирая ни на что. Безотчетно, сиюминутно, неосознанно. От какой-нибудь незначительной мелочи. Но Гаар вновь нетерпеливо потянула меня за руку, увлекая на кварцевую дорожку. Будто задалась целью не позволить мне прятаться от реальности в мечтах. Склонилась поближе:
— Они надеялись, что ты умерла.
— Кто? — я не сразу поняла. Просто ни о чем не думала.
— Полита, — она многозначительно кивнула. — И Вана тоже.
Это было неприятно. Я промолчала, сорвала лист бондисана и принялась обмахиваться им, как опахалом. Впрочем, этого следовало ожидать. Я слишком хорошо запомнила взгляд Ваны там, в купальне. Она ненавидела меня и даже не пыталась это скрыть. Я кожей чувствовала ее самую черную зависть.
Гаар будто оправдывалась:
— Я слышала, как они говорили. Будь осторожна. Вана всего лишь комнатная рабыня, но Полита — наложница господина. Она на многое пойдет, чтобы не лишиться его расположения.
Я кивнула:
— Спасибо, я поняла. Но что она может? Она тоже всего лишь рабыня.
Гаар повела тонкими бровями:
— Как минимум, подставить или оболгать. Можно и покалечить, — последние слова прозвучали совсем тихо, будто она их стеснялась. — Например, столкнуть с лестницы… Или вовсе… — она кивнула на лист в моей руке.
Я поняла, что она хотела сказать. Бондисан. Я брезгливо отбросила лист. Это ужасно, но Гаар права. Теперь внутри стало холодно и пусто.
Она вдруг насторожилась, поднесла палец к губам. Прислушивалась. Взяла меня за руку и потянула в дом:
— Управляющий. Он ищет тебя.
Глава 16
Огден торопливо шагал по галерее. Посеревший, напряженный, согнутый. Куда-то делась его самодовольная вальяжность, добавив мелочной суеты. Даже взгляд казался вороватым и колким. Я повидала такие взгляды у купцов и барыг. Он заметил нас с Гаар, тут же нервно вскинул руку, давая понять, чтобы следовали за ним.
Дверь кабинета, наконец, закрылась, отсекая Гаар, оставшуюся в галерее. Огден налил из графина стакан воды, осушил единым махом. Пригладил лысеющую макушку. Тонкие блеклые волосы ложились на плечи невесомыми тенетами. Наконец, он обернулся, кольнув глазами:
— Как ты себя чувствуешь, Лелия?
В горле пересохло. Я бы тоже сейчас с удовольствием выпила стакан воды, но просить, конечно же, не решалась. Теперь Огден казался другим: вместо всесильного управляющего я видела перед собой врага. Тихого убийцу, который глазом не моргнет, если будет выгоднее уничтожить меня. Я завязла в его паутине, прилипла. И теперь моя жизнь зависела от этого паука. Я вся внутренне сжималась, но он не должен был заметить мой страх. Теперь я больше всего боялась, что им станет известно о том, что я все слышала. Управляющему и медику. Тогда мне конец.
Я сглотнула:
— Благодарю, господин управляющий. Со мной все хорошо.
Он молчал. Какое-то время барабанил пальцами по столу, у которого стоял.
— Господин вернулся. Ты, конечно, слышала.
Я с готовностью кивнула:
— Конечно, господин управляющий. Разве об этом можно не услышать. Все очень рады возвращению господина, — я изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал, но, кажется, это не удавалось.
Паук вновь какое-то время молчал. Наконец, оторвался от стола и навис прямо надо мной:
— Господин приказал обедать.
Я молчала. Лишь вслушивалась в многозначительную паузу, умирая от страха.
— Он изъявил желание, чтобы ты прислуживала за столом.
Я с трудом сдержала улыбку. Едва не выдала себя. Значит, господин не забыл обо мне — надежды Огдена не оправдались.
Я подняла голову:
— Я счастлива, господин управляющий. Это большая честь.
Он снова молчал. Лишь сверлил меня глазами. Только сейчас я разглядела, что они светлые, грязно-зеленые в темную крапинку. Будто по радужке рассыпалось много крошечных зрачков.
— Ведь ты понимаешь, о чем я, Лелия?
Я молчала, лишь нервно сглатывала.
Огден подошел почти вплотную. Атлас его мантии касался моего голого плеча:
— Ну же! Отвечай!
Я опустила голову:
— Думаю, да, господин управляющий.
Он подцепил пальцами мой подбородок, вынуждая смотреть в глаза:
— Господин никогда не должен узнать о том, что происходило той ночью. — Огден выдержал многозначительную паузу, все еще буравя меня взглядом: — Ты поняла меня?
— Да, господин управляющий.
Я попыталась отвернуться, но сильная рука не позволила. Паук снова и снова вглядывался в мое лицо, будто пытался распознать ложь. Он буквально искал ее.
— О том, что ты была больна — тоже.
— Да, господин управляющий.
Я мечтала только о том, чтобы он отпустил меня. Казалось, что если он станет смотреть на меня еще какое-то время, обязательно докопается до истины. Все поймет. Нащупает ложь. Мне представлялось, что он копошился в моей груди тонким острым крюком.
