Казалось, Квинт сожалел.
Я лишь нервно кивнула, коснулась его плеч, чувствуя каменные мышцы. Да, я знала про боль, слышала десятки чужих историй. Разных историй. Какие-то холодили кровь, какие-то вызывали лишь смех и недоумение. Но я инстинктивно чувствовала, что легко не отделаюсь. Не хотела даже смотреть, какого размера то, что упирается в меня. Лишь нервно кивнула несколько раз, облизала губы, умирая от страха. И зажмурилась, чувствуя, как боль нарастает, будто вползает. Не просто боль. Дерущая, разрывающая. Вместо того, чтобы держаться, я сцепила зубы, пыталась оттолкнуться или оттолкнуть, уже не разбирая, кто передо мной. Лишь бы прекратить. Но это была борьба легкого мотылька с каменной стеной.
Когда стало совсем невыносимо, все замерло. Я открыла глаза, вновь увидела нависшее надо мной сосредоточенное лицо. Черные волосы падали мне на грудь шелковым покрывалом. Губы легко коснулись моей скулы, кончика носа. Томительный нежный поцелуй с едва уловимым вкусом табака отвлек от боли, и через какое-то время я поняла, что она ослабевает, вытесняемая новым ощущением, приятным и неожиданным чувством наполненности. Когда движения возобновились, она уже отошла на второй план. Все еще оставалась, но уже не рвала на части. Я видела, как надо мной склоняется мужчина, чувствовала, как перекатываются мышцы под моими руками, зарывалась в волосы. Слушала тяжелое дыхание и была безмерно благодарна, что все случилось именно так.
Я лежала на влажных простынях, смотрела, как совсем рядом вздымается широкая гладкая грудь. Мое сердце колотилось, в висках шумело. Тело казалось неподъемным, уставшим. О том, что сейчас происходило, напоминала тупая тянущая боль между ног и где-то в животе, но я едва не лелеяла ее. Наслаждалась ею. Я очень странно ощущала себя. Будто стала другой. И одновременно меня охватывало какое-то необъяснимое спокойствие. Я была уверена, что с этого момента моя жизнь, наконец, изменится. От этой мысли все внутри замирало.
Все оказалось иначе, чем я себе представляла. Я боялась грязи, которой уже успела увидеть достаточно. Услышать достаточно. Картинки, звуки, запахи преследовали меня. Но сейчас я забыла о них. Они растворились, оставшись где-то далеко. Бывает иначе. Моя реальность оказалась совсем другой. Мне было так хорошо, что это пугало. Но все омрачалось горьким привкусом неизвестности. Где-то в глубине этого дома есть два человека. И, если в покоях господина я в безопасности, то изменится ли что-то за их гербовыми дверями?
Глава 19
Мне дали комнату. Я сама не верила такому счастью. Комнату с высоким окном до самого сводчатого потолка и девочку-служанку, которая теперь мне тоже полагалась по статусу. Миру, ту самую шуструю норбоннку, с которой я уже была знакома. Кажется, она тоже была рада, потому что отныне ей, как и мне, не придется жить в тотусе, спать в общей комнате. Теперь она будет спать в маленькой комнатке без окон, похожей на кладовку. Но эта каморка казалась девочке личным дворцом. Огорчало лишь то, что совсем рядом, через стену, была комната Политы. Мне было неприятно даже знать об этом. Почему-то представлялось, что лигурка постоянно прикладывает ухо к стене, чтобы знать, что здесь происходит. Постоянно чудилось ее лицо с остреньким вздернутым носом, которое вытягивалось от напряжения. Я даже поймала себя на том, что старалась тише говорить. Лишь бы она не услышала. Какой же это было глупостью!
Утром моим «переездом» руководила Сильвия. Я стыдилась смотреть на нее, но вальдорка ни жестом, ни взглядом, ни словом не напомнила о вчерашнем. Но напомнили ее крепкие руки в сине-багровых полосах. При каждом взгляде на них внутри все съеживалось. Должно быть, ей было очень больно.
По большому счету, весь «переезд» заключался в препровождении меня и Миры в комнату. В руках девочки была лишь моя щетка для волос, выданная когда-то управляющим. У меня не было ничего своего. Ни единой вещи. Даже одежда на мне принадлежала господину и подлежала учету. Но отдельная комната — это предмет зависти. Даже Гаар мне завидовала, хоть и искренне радовалась. В моем распоряжении была кровать с мягким матрасом, гораздо шире и удобнее, чем в тотусе, небольшой комод с ящичками. Совершенно пустыми, но если были ящички, вероятно, предполагалось, что я могу в них что-то положить. Мягкий стул и маленький круглый столик у окна. Напольный лаанский светильник с желтым стеклом у кровати. Узкая выдвижная дверь вела в собственную душевую, где пахло душистым мылом, а на полочке лежала стопка чистых пушистых полотенец.
Я была счастлива. Я бы хотела сидеть за столиком у этого невероятного окна, смотреть на утренний сад и читать стихи Тита Моэнса, большинство которых попросту знала наизусть. Как это было когда-то на Белом Ациане. Но едва ли управляющий позволит мне иметь книгу. По крайней мере, пока.
Огдена мое повышения явно не радовало. Он боялся. Я будто чувствовала липкий колючий страх, исходящий от него. Я стала вхожа в покои господина. Я могу остаться с ним наедине. Я могу нашептать в его уши что угодно. Теоретически все это было так, но я боялась.
Мы боялись друг друга — я и паук.
Я боялась старых привязанностей и заслуг, Огден — новых неизвестных возможностей. Боялся, что я завоюю доверие… а, может, и любовь. Может ли простая рабыня обрести в доме власть? Я точно знала ответ — может. Моя мать сумела. Но скромный дом смотрителя Торговой палаты Белого Ациана Ника Сверта не шел ни в какое сравнение с исполинским дворцом Квинта Мателлина. В этом тотусе было слишком просто затеряться. Быть затоптанной другими такими же. Этот тотус существовал будто по иным законам. Но от способности стать чем-то большим зависела моя безопасность. А, может, и жизнь.
Огден явился вечером, когда за окном чернильно засинело в легкой дымке цветущих белых кустов, на которые я никак не могла налюбоваться. Сегодня он был в зеленом. В цвете господского дома. Паук замер на пороге, деловито окидывая взглядом комнату:
— Это большая честь, Лелия.
Я все же склонила голову, как меня не ломало. Выказывать пренебрежение будет ошибкой. Как и пытаться дразнить его.
— Да, господин управляющий.
Я старалась казаться запуганной, смиренной, хотя внутри почему-то совсем этого не чувствовала. Я понимала, что между нами начинается война. В эту самую минуту. Та, в которой нет правил. В которой хороши любые средства: от самых грубых, до самых низких.
— Я надеюсь, ты хорошо помнишь, о чем мы договаривались?
Я лишь кивала.
— Иначе одно мое слово — и ты вылетишь из этой прекрасной комнаты и из покоев господина. Ты ведь не дура, Лелия? Ты ведь не враг сама себе, когда так возвысилась?
— Конечно, господин управляющий. Можете быть совершенно спокойны. Я безмерно благодарна моему господину и вам, господин управляющий.
Сердце колотилось. Я изображала тупую смиренную овцу, но внутри клялась сама себе, что стану изыскивать любые уловки, чтобы паук запутался в собственных сетях. Я буду терпеть и ждать. Столько, сколько понадобится. И ударю только тогда, когда почувствую, что это сработает.
