Когда корвет остановился, и открылась дверь, меня выволокли, поставили на ноги. Цепь свисала на спину и казалась ледяной. От каждого касания к коже я покрывалась мурашками. Меня просто толкнули в спину, вынуждая идти. Цепь скорбно звенела, ошейник впивался в горло. Я перебирала ногами, не поднимая головы, смотрела на свои сандалии. На то, как покрытие парковки сменяется глянцевым мрамором широких коридоров и галерей, как отражаются огромные окна и витые, будто подсвеченные колонны.
— Где ты был?
Ровный холодный голос разрезал нестройный стук каблуков, и все тут же остановились. Я невольно подняла голову. Высокородный мальчишка обернулся, задрал подбородок и сцепил руки за спиной:
— Доброго дня, отец.
Я украдкой взглянула из-под волос: еще один высокородный. Высокий, широкоплечий, с толстой темной косой. Они были очень похожи, отец и сын. Почти идеальные резкие черты. Разве что на лице старшего тени залегали глубже, придавая какую-то хищность и почти графичный контраст. Если таков сын, я даже боялась вообразить, каков отец. Я отвела глаза и уставилась в пол, боясь привлечь к себе внимание малейшим движением.
— Я спросил: где ты был, Невий?
Старший Мателлин решительно прошел мимо меня, я видела в отражении мрамора колыхание его черной мантии, слышала стук каблуков. Я все же приподняла голову, заметила, как мальчишка изменился в лице, поджал губы.
— Занимался своими делами, отец.
— Чем именно?
Ублюдок молчал. Лишь с вызовом смотрел отцу в лицо.
— Ты был на Саклине! — голос уже не казался таким ровным. — В то время, как тебя ждали в военном корпусе! — Отец ухватил его за грудки одной рукой и тряхнул: — Что после этого значит мое слово? Слово Квинта Мателлина? — кажется, он был в бешенстве.
Мальчишка вцепился в отцовскую руку. Его лицо уже не казалось таким надменным. Видно, он боялся отца.
— Я не давал вам обещание явиться в военный корпус. Это ваше желание, отец, не мое. Дядя Луций…
Отец вновь тряхнул его:
— … я плевал на Луция. Я не хочу слышать о Луцие! Ты не его сын. Мне плевать, что делает и говорит Луций.
С мальчишки облетела вся напыщенность, все высокомерие. Теперь он казался просто желчным юнцом. Трепыхался в отцовских руках, а в глазах зарождалась паника, перемешанная с острой бессильной злобой:
— Я не обязан являться в корпус!
Отец разжал хватку:
— Испорченный щенок.
— Вы не имеете права, отец! Вы не имеете права!
— Права?
Квинт Мателлин отреагировал на удивление холодно. Лишь усмехнулся так, что сын вновь побледнел. Но на его лице расплылась желчная улыбка. Наглая, вызывающая.
— Вы не имеете права, отец, — голос звучал приглушенно, вкрадчиво. — Я в праве сам выбирать карьеру.
Отец лишь вздохнул и качнул головой:
— Ты в праве… Но какую, сын? Слоняться по комнатам, как женщина? Пить до утра и трахать шлюх? Это ты называешь карьерой?
Квинт кивнул в мою сторону, и внутри все сжалось:
— Что это? — он скользнул по мне взглядом и вопросительно смотрел на сына. — Новая рабыня?
Невий задрал подбородок:
— Я не имею права купить рабыню? Оставьте, отец!
— Почему она голая?
Мальчишка оскалился:
— А почему бы ей не быть голой? Это рабыня!
Старший Мателлин зашел сыну за спину и молча содрал с плеч синюю мантию. Сделал несколько широких шагов и пренебрежительно набросил мне на плечи. Я вцепилась в спасительную ткань, мгновенно чувствуя тепло. Ткань пахла духами — приторный, почти конфетный запах. Кажется, этот жест привел в замешательство всех. Я от неожиданности подняла голову и открыто взглянула на Квинта Мателлина, на мгновение встречаясь с его чистым голубым взглядом.
Невий просто потерял дар речи. Открывал рот, сжимал кулаки и не мог вымолвить ни слова. Он багровел на глазах. Казалось, еще немного и из ушей пойдет пар.
— Вы…
— Иди к себе, Невий. Это приказ.
— Не делайте ошибок, отец.
Квинт Мателлин лишь небрежно бросил охране:
— Проводите моего сына на его половину.
— Отец!
— Мы поговорим позже. И я даже выслушаю тебя.
* * *
Огден отвел меня в крыло рабов. В длинную общую комнату, называемую тотусом. Указал на узкую кровать в углу. Мне разрешили принять душ, выдали одежду — стандартное серое тряпье с нежно-зеленым поясом. Зеленый — цвет дома Мателлин. Я переоделась, села на кровать и сжалась, стараясь сдержать рыдания.
Когда-то все было совсем иначе.
Я родилась на Белом Ациане в доме зажиточного имперца Ника Сверта, служившего главным смотрителем Имперской Торговой палаты Ациана. Кто-то утверждал, что я была его дочерью. Другие говорили, что моя мать попала в этот дом уже будучи беременной неизвестно от кого. Мама никогда не отвечала на этот вопрос, да это и не имело для меня особого значения. Далеко не всех детей официально признают. Лучше я никогда не жила. Хозяин любил мою мать. Настолько, что позволял сидеть с ним за одним столом. У нас были свои покои с балконом и выходом в сад, имперская одежда. Даже свой капитал, которым мы могли безотчетно распоряжаться. Но, была одна мелочь, которая в итоге перечеркнула мою жизнь — мы обе формально оставались рабынями.
Мама не решалась настаивать — мы и так получили невозможное. Ник Сверт клялся, что мы получим свободу с оглашением его завещания. А пока он жив — мы всегда под его покровительством. Может, так бы оно и было… если бы Ника Сверта не обвинили в махинациях с незаконным товарооборотом.
Хозяина арестовали, имущество конфисковали. Мне было восемнадцать.
Тогда все и началось.
Где-то в глубине души я была даже рада, что мама не увидела всего этого кошмара. Она бы не вынесла разлуки. Она умерла от удара, когда за нами пришли солдаты — черные имперцы. Просто рухнула на мрамор и осталась лежать, как сломанная кукла. Я плохо помню, что было после. Мне что-то вкололи, и сознание затянулось туманом. Ни горя, ни страха, ни мыслей. Я не могла даже толком говорить. Потом я будто очнулась от сна и погрузилась в совершенно кошмарную реальность.
Меня продали с молотка там же, на Белом Ациане. Где-то между мраморными консолями из господского дома и голографическими ширмами с райскими пейзажами. За пятьсот двадцать геллеров — символическая цена в имперскую казну. Вхожему в хозяйский дом наместнику Ациана высокородному Валериану Теналу. Позже я краем уха слышала ужасные вещи, и у меня не было оснований не верить. О том, что арест Ника Сверта — дело рук наместника, обиженного на то, что тот отказался продать какого-то раба.
Или рабыню…
