Детеныши обезьяны тяготели к теплой, мягкой маме и покидали ее только ради пищи, которую давала другая мама. Вывод: детеныши приматов имеют врожденную потребность в безопасности, комфорте и привязанности к материнской фигуре, а также потребность в пище.
Ученые до сих пор исследуют обезьян Харлоу. Макаки-резусы интересны тем, что их ДНК совпадает с человеческим на 95 %, и они также живут в группах. Их способность функционировать, как и у людей, в меньшей степени запрограммирована по сравнению с менее развитыми животными; макаки-резусы зависят от того, что они усваивают в детстве для своей жизни. Особи, при рождении отлученные от матерей и выращенные людьми, становятся очень неспокойными взрослыми обезьянами. Они не умеют коммуницировать с сородичами, сверх меры агрессивны и чаще склонны быть пренебрежительными или жестокими в роли родителей.
Другие обезьяны, отделенные от матерей на меньший срок, демонстрируют более сложные поведенческие паттерны. Они легче вливаются в группу сородичей и в целом трудноотличимы от остальных обезьян. Однако если эти особи с короткой историей детской травмы подвергаются стрессу во взрослом возрасте – скажем, изоляции от группы, – они ведут себя иначе, нежели обычные обезьяны. Они действуют так, словно находятся в депрессивном и тревожном состоянии: проявляют бо́льшую пассивность, кричат, раскачиваются, чрезмерно чистят самих себя и демонстрируют другие примеры самостимулирующего поведения. Если такие особи многократно подвергаются одному и тому же стрессу (даже с частотой раз в год), их поведение продолжает усугубляться по сравнению с обычными обезьянами.
Изменения наблюдаются и в мозге. У депривированных особей, пробывших в изоляции полгода, происходят изменения в уровнях кортизола и норадреналина, значительно разнящиеся с аналогичными показателями у нормальных обезьян в условиях стресса. При изоляции на восемнадцать месяцев эти изменения увеличиваются, причем уровни серотонина также заметно отличаются.
Данный вид обезьян служит хорошим образцом для изучения депрессии у людей. В обычных обстоятельствах они выглядят как все другие обезьяны, но, когда что-то случается, не могут ответить на стресс. В условиях повторяющегося стресса их способность реагировать снижается. Бессмысленно закрываться от вывода о том, что именно опыт депривации в раннем детстве привел во взрослом возрасте к проблемным паттернам поведения, напоминающим депрессию, и внес изменения в функционирование мозга, похожие на изменения головного мозга людей, болеющих депрессией.
Данные наблюдения определенно вызывают интересные вопросы по поводу истоков депрессии: в какой степени у людей она является результатом ранних детских переживаний, в какой – следствием текущего стресса, а в какой – биологической данностью? Терапевты и исследователи придерживаются теории, которая выделяет один какой-либо фактор в ущерб двум другим. Но равно как бессмысленно пытаться понять мировую историю исключительно с религиозной, экономической или политической точки зрения, так и подобный избирательный взгляд на депрессию не продвинет нас далеко. Наоборот, мы должны подумать о множественных провоцирующих факторах.
У каждого известного мне депрессивного пациента было трудное детство. Иногда имел место крайне критикующий, требовательный отец, иногда – холодная, нарциссичная мать, иногда – все вместе, а порой – вариации на тему. Ранняя смерть родителя или потеря отношений из-за развода или разлуки, бесспорно, также делает людей более уязвимыми.
С другой стороны, я не могу найти таких свидетельств в истории со своей матерью. Я помню ее родителей приветливыми и любящими. Она была младшей из трех дочерей, любимой малышкой. Дедушка работал на заводе, и они не были особенно богаты, тем не менее их семья казалась счастливой и стабильной. На фотографиях изображен счастливый ребенок и подросток. Она пользовалась успехом и популярностью в школе.
По-видимому, ее проблемы начались, когда мы переехали из Западной Вирджинии в Чикаго. Я был единственным ребенком. Мое взросление лишило ее главной жизненной задачи – воспитания сына, то есть меня. Она с трудом заводила друзей, а с отцом они ожесточенно ругались. Мама пыталась работать, но так нигде и не задержалась. Она начала пить и злоупотреблять рецептурными препаратами, часами смотрела телевизор в ночной рубашке и домашних тапочках. Пример макаки-резуса в изоляции, пытавшейся растормошить себя и успокоить, приобретает для меня здесь наглядный смысл.
В то же время я понимаю, что мое восприятие бабушки и дедушки, возможно действительно отличавшихся сердечностью, привязанностью и снисходительностью по отношению к ребенку, ответственность за которого они не несли, может быть абсолютно иным, нежели у моей матери. Наконец, не исключено, что она могла переживать свое детство как трудное или обделенное по причинам, недоступным пониманию других людей. Или быть генетически предрасположенной к неспособности реагировать на стресс и изоляцию эффективно.
Ситуация с моей депрессией схожа с ситуацией мамы. Вполне вероятно, я унаследовал определенную генетическую предрасположенность к этой болезни. Разумеется, из-за этого я беспокоюсь о своих детях. Я также понимаю: переживания детства, смерть матери и ее последствия заставили меня злиться на мир, сделали подозрительным и замкнутым, отчаянно желающим любви, но опасающимся доверять; все вместе – стопроцентный трамплин для депрессии.
Депрессия у детей
Вплоть до 1980-х гг. повсеместно считалось, что дети не заболевают депрессией. Мы опирались на психоаналитическую теорию, по сути, гласившую: депрессия есть дело рук карательного Супер-Эго; Супер-Эго не развивается раньше подросткового возраста; получается, депрессия у детей невозможна. Сегодня ученые признают: дети, как и все остальные, не обладают невосприимчивостью к депрессии. Поскольку им не хватает умения отстраниться от ситуации и осознать, что их самочувствие не соответствует норме, диагностирование и лечение депрессии у них сложнее, чем у взрослых.
Кроме того, клиническая картина депрессии у детей и подростков неоднозначна. Иногда дети дают нам знать об ощущениях безнадежности, опустошенности или невыносимой печали – признаках, которые мы ищем у взрослых. Но чаще дети не в состоянии выразить свои чувства, и мы вынуждены истолковывать их поведение. Раздражительность – ключевой индикатор. Дети легко расстраиваются, становятся капризными или мрачными. Они всегда недовольны. Мальчики просто демонстрируют нетипичную злость или угрюмость, девочки – плаксивость и чувствительность. Если такие настроения не исчезают больше недели и особенно если они не выступают реакцией на какое-либо настоящее разочарование или потерю, родителям, скорее всего, нужно обратиться за помощью. Другие признаки депрессии у детей включают изменения в аппетите или уровне энергии, бо́льшую или меньшую продолжительность сна по сравнению с обычной, ухудшение успеваемости в школе, чрезмерное беспокойство. Не менее тревожным сигналом является утрата интереса к вещам, ранее приносившим удовольствие, таким как любимые игрушки или занятия. На первый взгляд случайные травмы могут быть следствием небрежности. Ребенок может говорить о смерти или думать о наказании.
