Однако после 1968-го свеча Фила начала мерцать. Брак Оукса закончился разводом; его песни, все еще популярные, уже не становились хитами; он больше пил и меньше сочинял. У Фила появилась загадочная болезнь желудка, которая заставила его поверить, будто он умирал в течение почти года. Когда ее диагностировали и вылечили, молодой человек вернулся к безумным запойным кутежам. Он поменял имя, назвав себя Джоном Трейном.
Джон Трейн был громким, несносным и жестоким. У Фила развилась паранойя, из-за чего он стал носить с собой оружие. Его выгнали из клубов, где он выступал как главный исполнитель. Однажды музыканта арестовали за попытку избежать оплаты счета за лимузин, на который у него не было денег. Полиция разрешила ему позвонить своему адвокату, и Рэмси Кларк, бывший генеральный прокурор, вскоре приехал в полицейский участок.
К декабрю 1975 г. истощенный, подавленный и разбитый Фил пережил маниакальный эпизод. Он уехал жить к сестре на Лонг-Айленд и проводил время перед телевизором и за игрой в карты с ее детьми. В апреле 1976-го музыкант повесился на своем ремне с задней стороны двери ванной в доме сестры. Предсмертной записки Фил не оставил
[268].
Это был талантливый и обожаемый многими молодой человек, загубивший собственную жизнь. Я не могу не думать, что причиной этого отчасти послужила боль, ставшая ценой за его мировоззрение, – боль от представления себя на месте другого человека, от запрещения себе чувствовать безопасность и превосходство перед безликим, анонимным другим при одновременном понимании – если бы не несколько счастливых случайностей, мы могли бы оказаться в том же положении. Лучшие, самые сострадательные психотерапевты каждый день живут с подобной ношей.
Мы вынуждены с помощью профессиональных навыков умерять свои эмоции, но они позволяют нам вовлекать людей, они позволяют людям в трудных ситуациях в первую очередь нам доверять.
Разумеется, многие другие хорошие люди обладают такой же эмпатией, но на публике она не так уж часто бывает заметной.
Сегодня мы можем делать для других больше, например для людей, схожих с Филом Оуксом. Его друзья пытались помочь ему, но ничего не действовало. На данном этапе мы располагаем несколько иными препаратами и, по моему мнению, лучше разбираемся в психологическом лечении депрессии. Причем верной остается истина: с нашими все еще ограниченными способностями мы не в состоянии заставить лечиться людей, которые отказываются от терапии. И это, вероятно, к лучшему.
Время надежды и рисков
Общество несет огромную ответственность за профилактику развития депрессии и других ментальных заболеваний. Каждый раз, когда школьная система поступает несправедливо по отношению к ребенку, когда богатые и влиятельные получают привилегированное лечение, когда взрослые оказываются неспособными уважать отличительные особенности окружающих, мы теряем частицу нашего социального ментального здоровья. Дети усваивают, что их самооценка уязвима, ведь правда и справедливость не всегда в приоритете. С другой стороны, когда группа не связанных друг с другом людей знакомится в интернете и работает на добровольной основе ради чего-то, чему они привержены, когда сосед усыновляет ребенка из детдома, когда бригада «Скорой помощи» бросает все, чтобы откликнуться на срочный вызов, мы понемногу приобретаем в плане заботы, обеспечения возможностей и надежды, демонстрации веры в социальную справедливость.
Подумайте о психическом здоровье в контексте жизненного цикла человека. Ребенок рождается с уникальным набором природных преимуществ и недостатков в семье, которая может действовать из любви, уважения и справедливости или из жестокости, пренебрежения и обвинений, – а вероятнее всего, представляющей собой сочетание определенных положительных и отрицательных качеств. Способность семьи воспитывать и поддерживать ребенка не является закрепленной или врожденной. Она меняется в ответ на стресс, успех, невезение. По мере взросления наших детей более уязвимые из них ломаются. Отрицает их общество или признает? Их высылают из страны, помещают в специальные классы или направляют в лечебные учреждения на длительный срок? Когда те, кто вырос, более или менее успешно включаются в жизнь, будучи взрослыми людьми, каковы обязанности общества в плане предоставления им возможностей зарабатывать на жизнь, вступать в брак, строить семью? А если они выберут альтернативный образ жизни, насколько толерантной будет реакция социума? Общество решает, как относиться к людям, попавшим в тяжелое положение. Должны ли они получать помощь, от кого именно и в какой степени?
Истинное ментальное здоровье состоит из здоровой, но реалистичной самооценки, базовой симпатии к себе, признающей как способности, так и ограничения. Эта самооценка коренится в опыте ощущения любви к себе в младенчестве, в определенной степени основывается на врожденных талантах и темпераменте ребенка и испытывает влияние соответствия ребенка способностям родителей. По наступлении зрелости она представляет собой нечто, что не подвергается угрозам из-за обыкновенных жизненных взлетов и падений. Такая любовь к себе произрастает в двух направлениях:
1. Желание достичь мастерства – оказывать воздействие на мир – вкупе с объективным видением своих уникальных достоинств и недостатков.
2. Желание обрести близость через взаимоотношения, построенные на заботе и доверии, в балансе с потребностью в сохранении собственной независимости.
Ментальное здоровье зависит от общества; социум должен давать родителям возможность любить своих детей; обязан уважать справедливость и честную игру; должен обеспечивать надежду посредством доступных для всех возможностей. Таким образом, мир работы, семья и бо́льшая общность в совокупности влияют не только на текущее состояние разума отдельного человека, но и на способность последнего когда-либо достичь состояния эмоционального здоровья.
Я рад жить в сообществе, достаточно маленьком, чтобы люди знали друг друга и не были лишь безликими незнакомцами, и достаточно тесном, чтобы многие, если не большинство, чувствовали, что их присутствие и участие имеют значение. Сейчас люди находят способы заставить эти связи действовать в бо́льших масштабах, в наших крупных городах. Быть может, мы в силах что-то сделать с целью помочь целой нации пережить чувство взаимной ответственности. Мы не в состоянии игнорировать тех членов общества, которым не повезло, однако нельзя их высылать, жалеть и откупаться от них деньгами, лишь бы держать этих людей на расстоянии. Нельзя и обвинять их и отворачиваться. Мы все взаимозависимы; признание данного факта требует выхода из зоны комфорта – но игнорирование его стоит нам гораздо дороже.
Если исходить из спровоцированных нами крайностей, избегание социальных проблем и вера в свою беспомощность что-либо изменить на самом деле не спасают нас. Помните бессознательную вину? Если нам с детства говорили, что мы опекуны своих младших братьев или сестер, то нам непросто будет сбросить эту ношу без ощущения провала с громким треском. Но когда дело доходит до проблем нашего общества, мы создаем замысловатые варианты логических обоснований своей капитуляции, а также высокие стены, дабы удерживать актуальные проблемы вне поля зрения. Мы утратили веру в политических руководителей и купились на мысль о том, что правительство больше вредит, чем помогает, – приняли удобную отговорку, будто реальных решений социальных проблем не существует. Слишком многие из нас опустили руки в защите идеи, согласно которой система здравоохранения должна быть доступна для всех, закрыв глаза на поистине оскорбительную прибыль, высасываемую из этой системы.
