Они жили на противоположных склонах величественной горы. Бычьей горы, если быть точнее, – и как-то раз встретились у ее подножья. И снова принялись спорить, кто сильнее и могущественнее. Ожесточенной спор вскоре перешел в драку. Два могучих тела беспощадно набрасывались друг на друга, обуреваемые ненавистью, стараясь нанести сокрушительные по силе удары. Они грохотали, как камнепад, один свирепее другого. И тогда поняли два великана, что им не найти истины, что каждому придется смириться с силой другого и уважать ее. Ни один не смог победить в этой схватке, так как были они равны в мощи своих мускулов и ярости. И тогда великаны решили, что повелителем станет тот, кто одним ударом расколет громадный камень.
Они нашли самый крепкий, самый большой валун в округе, и первый великан нанес удар. Камень остался стоять непоколебимым. Тогда второй великан размахнулся и что есть мочи громыхнул по неприступной тверди. Валун раскололся на две части и с тех пор так и остался стоять, разделенный надвое. Существует поверье, что, если пройти через образовавшуюся щель три раза, камень сомкнется и убьет тебя. Не знаю, проверял ли кто-нибудь, насколько достоверна эта легенда, но лично я не знаю ни одного человека, который осмелился бы пройти сквозь расщелину три раза.
Как вы все поняли, я говорю о Сплит-Рок – нашей достопримечательности, расколотом пополам древне-вековом камне. Я не случайно вспомнила об этой легенде. Бывали ли у вас моменты, когда обстоятельства зажимали и ты словно внутри такого камня – с одной стороны одна его половина, с другой – другая. Оказывались ли вы когда-нибудь перед выбором: бездействовать или пройти сквозь расщелину третий раз и посмотреть, что же будет дальше? Убьет ли вас это решение, покалечит или вы выберетесь оттуда другим человеком, обновленным, готовым к новым подвигам и свершениям?
И у нас есть звонок. Доброй ночи, Гаррет! Рада вновь слышать тебя.
– Привет, Сьюзан. Звоню, чтобы спросить, готовишься ли ты к заплыву в следующем году, ты дала мне обещание!
– О, как же я надеялась, что ты позабыл об этом! И как бы мне хотелось ответить утвердительно. Но я и летом не плаваю, а уж осенью, когда вода такая холодная…
– Тебе не обязательно лезть в океанскую воду, многие пловцы тренируются в бассейнах. Ну давай, не трусь, ты сможешь это сделать. Я обещаю сопровождать тебя весь путь.
– Боюсь, это плохо кончится. Если уж я и соглашусь на это, то только при условии хорошей страховки в случае моей смерти.
– Надо же… Любопытно, что ты заговорила об этом.
– О страховке? Почему?
– Я иногда попадаю вечером на твои эфиры и из того, что я слышал об этом деле, о Питере Бергманне, могу сделать вывод, что дело тут именно в ней.
– Вот как?
– Не знаю, уместно ли об этом говорить в твоем эфире, но я работал в одной страховой компании, и мы часто сталкивались с людьми, совершившими самоубийство в сложных финансовых обстоятельствах. Отчаявшиеся шли на этот шаг в надежде, что этот поступок закроет финансовую дыру. Но выходило ровно наоборот. Они не учитывали одного важного фактора: самоубийство не оплачивается страховыми компаниями.
– Что ж, получается, эти люди зря лишили себя жизни?
– Это так. И этот Питер Бергманн. Его поступки. Они очень похожи на те, что совершил бы человек, у которого туго с деньгами. Решить финансовые проблемы одним махом. Вот на что это похоже.
– Любопытно. Полиция пришла именно к такому выводу. Что это было самоубийство. Хоть я и не согласна с этим. Но ты говоришь, что семья самоубийцы не получает компенсации в подобных происшествиях?
– Так вот же. По-видимому, тот мужчина знал об этом юридическом нюансе. Он попытался полностью уничтожить все, что помогло бы установить его личность, чтобы ни полиция, ни кто-либо еще не смогли опознать его. Если нет тела, то человек считается без вести пропавшим. В таком случае семья через какое-то время сможет получить страховку.
– Но он был неизлечимо болен, зачем подстраивать собственную смерть, если ему и так оставалось несколько дней и все случилось бы само по себе? Его семья так или иначе получила бы страховку, ну, если рассматривать эту версию.
– Возможно, по этой же причине он мог скрывать свою болезнь от медицинских учреждений. Ведь будь о болезни известно, его жизнь не стали бы страховать. Это первое, что проверяют подобные службы у аппликанта. Трудно сказать. Это лишь мое предположение. Я озвучил то, что пришло мне в голову, не забивай свою! К тому же я звонил не за этим. Только хотел сказать, что жду тебя на заплыве в следующем году!
XVII
Каменный причал Россес-Пойнт тонул в сиреневых сумерках. Еще немного, и ночь поглотит угрюмый выступ, словно растаявший кусок мороженого, по которому стекали коричневые потеки ржавчины. Здесь все приобрело ее оттенок – и баржи, важно переваливающиеся с боку на бок, и стальные перемычки, держащие конструкцию пирса, и старые лодки, севшие на мель. Прожорливая хищница, рожденная смесью стихий – воды и воздуха, голодная и терпеливая, месяц за месяцем, год за годом поедающая ценные человеку предметы.
Сьюзан подошла к самому краю прямоугольной запруды с застоявшейся водой. Пойманный в ловушку океанский поток, превращенный в обычную топь. Она потянула носом воздух. Ноздри заполнил запах тины, плесени, едкого металла и мокрого песка. Она бросила взгляд на красную вспышку – корму пришвартованного катера под едва живым фонарем. Ночью в Россес-Пойнт никого не найти. Тем более сейчас, когда близится гроза. Вон, серые тучи видны даже в темноте – кустистые, рваные угрозы неба, готового поглотить все под собой. Что она делает здесь?
Иди за сердцем, а там разберешься. Откуда это? Как странно возвращаться мыслями к фразам, однажды услышанным, и не быть способным вспомнить, кто их тебе сказал. Почему они застревают в сознании? Словно откладываешь такие фразы на потом, когда они могут пригодиться, указать путь там, где не видно ни зги.
Она окинула взглядом шеренгу острых сверкающих мачт – словно спицы, воткнутые в рукоделие, они тянулись к небу, размеренно качаясь на волнах. Глухая осенняя темнота опускалась на причал, и все ярче разгорался свет маяка на той стороне мыса – согревающий, видимый отовсюду, манящий, но далекий. Блик, темнота. Блик, темнота. Словно мотылек, пойманный в руку, то пробивающийся сквозь решетку пальцев, то сдающийся под их натиском. Свет, мгла. Свет, мгла. Какой спертый воздух. Сьюзан задышала полной грудью, стараясь разогнать легкие, но стало только хуже. Будто с каждым вдохом она втягивала тягучую болотную смесь. Вонь стала невыносимой. Усилившись, каждый запах словно обрел форму: металл – серой кляксы, заблудшая пена – прокисшего молока, но хуже всего был запах рыбы. Такой стоит, если не вынести мусорное ведро с рыбьими кишками в тот же день.
Сьюзан не успела опомниться, как горячая волна обдала ее, и тошнота, как будто чей-то кулак толкал изнутри, вышла рвотой. Судорожно согнувшись пополам, она ощущала бетонный холод, поднимавшийся от пола, а лодки вокруг все качались и качались. Нужно остановить это качание. Сейчас, немедленно. Сьюзан бросилась прочь от пирса, на берег, на мокрый песок, побежала вдоль воды, утопая ногами в мокрых разводах. Следом хлынул дождь. Сначала грубые капли, словно проверка связи, зашлепали вокруг, как канонада, а потом они слились в один сплошной серый поток. Шипел берег, и ему вторили волны. Вода встретилась с водой, а она между ними, куда бежать? Ночь и дождь смешались в одну сплошную мглу, неосязаемую и в то же время плотную, как театральный занавес, не протолкнуться.
