Идея утереть ей нос оказалась не такой вкусной, как я ожидала. Точно десерт, о котором много мечтаешь, но на деле испытываешь разочарование.
Конечно, у Шамиля в собственном заведении имелся столик, который не отдают другим гостям. Официант принял заказ и удалился. Кроме алкоголя в моём желудке давно ничего не было. Но голода я не испытывала. Лишь опустошение из-за насыщенного событиями вечера. Информация еще не улеглась в голове. И я с трудом понимала, как жить дальше.
Но одно я помнила хорошо. Со слов Соломона, вскоре я узнаю мотив, которым руководствовался Шамиль. Заказывая моего отца.
А потому я сидела и не рыпалась. Ввинчивая в мозг Шамиля уверенность, что птичка в клетке.
– И на каких условиях я твоя? – интересуюсь, откидываясь на спинку стула.
Смотрит на меня, сузив на секунду глаза. Словно щёлкая на сетчатку фотоснимок. Чтобы потом засунуть его в альбом воспоминаний с надписью: «Сучка».
– Я тебя содержу, а ты меня слушаешься.
Короткий ответ. Понятно.
Внутри вскипает неконтролируемая злость.
– А после отдашь какому-нибудь своему другу или подаришь вольную, и я смогу сама найти нового Хозяина?
Шамиль весь из себя такой самоуверенный. Строгий. Суровый. Меняется в лице.
Я уже не единожды наблюдала, как мои слова или действия заставляют на долю секунды сползти с него маску спокойствия.
Сжимает челюсти так, что его идеальной формы губы белеют. Мышцы напрягаются.
Но вот проходит секунда, и словно ничего и не было. Снова расслабленный. Хозяин жизни. И его рабы, как мальки, рассекают воду рядом, заглядывая ему в рот. Всё ли ему нравится, чем ещё угодить. Если бы он щёлкнул пальцами, любая из местных официанток заползла бы под стол и отсосала ему.
– После меня тебе не понадобится думать о будущем, – сухо поясняет.
Приподнимаю брови вверх, вытягивая губы в форме буквы «о».
– Потому что его у меня не будет? – ухмыляюсь. – С такими, как ты, опасно связываться.
Смотрит на меня, точно ощущая, что я, словно вода, вытекаю сквозь его пальцы.
– Чего ты хочешь? – подаётся вперёд, складывая руки на столе как делец, обсуждающий важную сделку. Ткань пиджака натягивается под вздыбившимися мышцами.
Блин, такого вопроса я не ожидала.
Ему не терпится скрутить меня по рукам и ногам. Только какой ценой?
Чего я хочу? Чтобы ты признался, что не убивал моего отца. Что не имеешь никакого отношения к смерти брата. Что ты мимо моей семьи даже не проходил.
– Дай мне свободу, – прикусываю со всей силы нижнюю губу, делая как можно более невинный вид, насколько это возможно, когда из макушки выглядывают рожки, – и я сама приду к тебе.
Ему не нравится мой ответ. Ох как не нравится. Но что-то не позволяет ему взять меня силой. Приковать в подвале металлическими цепями, чтобы иногда спускаться и кормить меня своей спермой.
Впрочем, не удивлюсь, узнай я, что один из этажей оборудован для подобных целей. А Хозяин вполне способен вести очень грязные игры.
Но сейчас ему хочется большего.
Приручить меня.
Во всём виновата его дикая, безграничная самоуверенность. Он считает, что я сама к нему прибегу. И я опасаюсь, что он очень близок к истине. Что я брошу все мысли о возмездии, погружу, как страус, голову в песок, буду поливать цветочки и, подпоясав талию фартуком, жарить пирожки.
– И куда ты пойдёшь?
Шамиль наблюдает за мной, покручивая в руках бокал виски.
В горло кусок не лезет. Хотя я понимаю, что, если сейчас вернусь к бабке, до утра останусь голодной.
Но оставаться рядом с ним для меня разрушительно. От его близости мои мозги ржавеют. Колесики совсем не двигаются.
А мне необходимо подумать. Подготовить план действий. Узнать у Соломона подробности. И то, какой именно компромат нужен на Шамиля. Потому что он явно не из тех, кто оставляет улики на видном месте.
Перед ответом всё же разрезаю кусок говядины и буквально заталкиваю в рот. Медленно прожёвываю. И глотаю.
В памяти всплывает квартира, где сейчас мама. Засаленная, тёмная. Сто лет не видевшая ремонта. С местами отошедшими от стен обоями и порванным коричневым линолеумом.
А здесь как в сказке. Огромная хрустальная люстра отражает свет, переливаясь, бликуя на шёлковых стенах. Дорогом паркете, деревянных, обитых тканью мягких стульях, покрытых атласными скатертями столах.
И моя роль в этой сказке – Золушка. Только полночь близится.
– Мне нужно к маме, – отвечаю честно.
Я действительно соскучилась. А зная её, ещё и волнуюсь. Переживаю.
Ведь я даже не помню, где мой сотовый. И бабка уже, возможно, оставила сто сообщений с угрозами.
Шамиль на короткий миг прикрыл веки, тяжело вздыхая. Наверное, вновь сожалея о том, что я малолетка. Потому что от моих слов на его лице отражается му́ка.
Прости, дядь Хозяин. Я твоё наказание.
Он дождался, пока я затолкаю в себя еду, прежде чем озвучил решение.
– Хорошо. Но если ты завтра не явишься… Достану тебя из-под земли.
«И убью», – прочитала я в его взгляде.
Глава 4
Собственно, если он достанет меня из-под земли, чтобы вновь туда вернуть, то стоят ли мои поиски усилий? Озвучивать свой риторический вопрос я не рискнула.
– Что же, я себе враг? Меня тут сыто кормить обещают, чтобы сбегать, – поздно прикусываю острый кончик языка.
Шамиль молчал. Наверное, никак не мог взять в толк, почему терпит мои выходки. Если он ожидает обнаружить в моих трусах золотую вагину, боюсь, придётся его разочаровать.
Впрочем, и я сама не понимала, почему так себя веду. Но наблюдать огонь бешенства в его глазах порой так же сладко, как и звериную страсть. И от того, и от другого низ живота начинало тянуть. Он выработал во мне на себя рефлекс. Как у собаки Павлова.
– Вставай, – холодно произносит. И смотрит так, будто сейчас схватит за шкирку и вышвырнет в окно.
Обиделся, поди.
На моём месте Нелли, наверное, уже описалась бы от страха.
А я просто резко поднимаюсь из-за стола. Как вымуштрованный солдат. С той лишь разницей, что едва не падаю, путаясь в собственных ногах. Чёрт бы побрал эти высокие каблуки.
– Я отвезу тебя домой, – поднимается следом, наблюдая за моими трепыханиями, не отрывая от меня глаз. Двигаясь плавно и грациозно, как большой дикий кот.
С трудом поборола в себе желание подойти поближе и убедиться, что этот потрясающий мужик разговаривает со мной. Смотрит на меня. Хочет меня. А не плод моего больного воображения.
