Девица спрыгивает с Малаховских колен и, виляя задом, выходит за дверь.
Как только она захлопывается, в мой висок втыкается дуло пистолета. Леву тоже держат на мушке. Амбалы не промах, однако, шустрые.
— Хотел, Данис. Я выпью, с твоего позволения. Вторые сутки мигрени.
Малахов наливает себе виски. Делает глоток. Морщится, будто и правда страдает головными болями, а потом вытаскивает ствол, который оказывается зажигалкой. Прикуривает.
— Я только одного не понимаю, — начинает разводить демагогию, — девять человек. Шмелев, — выделяет фамилию этого козла интонацией, будто он охренеть какая выдающаяся личность, — Петя хороший мужик был, дельный. И все из-за бабы. Ментовская дочка, — хмурится, — может, ты под ее батю лег?
— Ты знал, что ее трогать нельзя, и дал Шмелеву добро, — проговариваю четко, несмотря на то, что пять минут назад себя уже похоронил. Ствол к моей башке до сих пор приставлен.
— Был уговор, знаю. Но у Пети с Токманом дело семейное. Кровь за кровь. Такое с рук спускать нельзя.
— Ты слово дал, — делаю акцент на его же понятиях. — Как так получается, Константин Евгеньевич? — подаюсь чуть вперед.
Дуло упирается в висок с бо́льшим давлением.
Умирать мне страшно. Любому, кому есть за что цепляться, страшно. Плевать только наглухо отбитым или самоубийцам. Хотя подозреваю, последние тоже не испытывают особой смелости.
Выдыхаю. Знаю, что они меня не убьют. Не сегодня точно. Из этого притона я должен выйти живым. Малахов это понимает. Та информация, что я нарыл, может привести его к смерти, и он в курсе. Я поделился тезисами из кипы бумаг, который перелопатил еще год назад. Рискованно. Но это развязало мне руки.
Если я сдохну, в лучшем случае его посадят. В худшем — прикопают свои же, чтобы замести следы.
— Ты бы так за свою жену переживал. Хотя понимаю, Катюша — девка самый сок. На такую сложно не повестись.
— Вы меня позвали зачем? Напугать? — поворачиваюсь лицом к своему палачу, что держит ствол. — Тогда один выстрел сейчас решит все ваши проблемы или добавит новых. Решать только вам, — тянусь к бутылке и беру со стола пустой стакан. Наливаю.
Жидкость стекает по горлу раскаленным металлом. Стискиваю зубы, снова упираюсь глазами в Малахова.
— А я говорил твоему отцу, что идея плохая. Ладно, будем считать, что мы друг друга просто не поняли. Человеком меньше, человеком больше… И Петру замена найдется.
— Тогда не буду вас задерживать, — поднимаюсь и смотрю на Калугина. Он все еще на мушке.
Малахов дает отбой, после чего мы в гордом одиночестве удаляемся.
Лева матерится всю дорогу, обещая пристрелить каждого, кто там был, лично.
На улице уже стемнело.
— Терпение, мой друг. Скоро, — обнадеживаю его уже в машине. — Тебя домой?
Калугин кивает. За руль я сел сам, потому что планирую навестить Катю. Мой человек сообщил, что она дома.
Пишу, чтобы дождался меня и покараулил, не намылится ли моя Катюша на очередную тусовку.
Ее игнор сегодня задел. Тим сказал, что передал записку. Но она не пришла. Что-то произошло? Она решила отмотать все назад или просто дразнит?
Глава 26
Лия
— Лия, ну ты чего такая кислая? — щебечет сестра.
Зажимаю телефон плечом и открываю дверь. Дома приятно пахнет лавандой и кофе. Няня уже уложила Алана и теперь, приветливо улыбнувшись, спрашивает, не хочу ли я чай.
Качаю головой, зеркаля теплые эмоции Зои Георгиевны. Она так мне помогает. А еще в этом городе она второй человек после Дана, с которым я могу поговорить. Друзей у меня нет, да я их и не ищу.
— С чего ты взяла? — возвращаюсь к разговору с сестрой после паузы.
— Молчишь много. А я все говорю-говорю. Ох, представляешь, Мурат подарил Наире квартиру в Алании. У моей трехлетней малютки уже есть свое жилье. — Рада снова смеется, а меня в холодный пот бросает от одного упоминания ее мужа.
Мурат Арипов. Бизнесмен. Муж моей сестры, которого она буквально боготворит на людях, на самом же деле боится как огня. Скрывает, конечно. Мне кажется, даже думает, что я не догадываюсь, какое он чудовище, и верю, что все ее синяки и нелепые оправдания, что она упала, правда.
Мурат Арипов — насильник. Человек, разрушивший мою жизнь. Сколько у него было таких, как я? Девочек, у которых и выбора-то не было?!
Ставлю сумку на банкетку и снимаю пальто, переключая сестру на громкую связь.
— Как Данис? Хоть бы в гости разок прилетели, — Рада с сожалением вздыхает, и я правда верю в то, что она скучает. Я тоже. Но никогда, никогда больше не вернусь на родину.
— У него много работы, — переобуваюсь в тапки и иду в гостиную, прижимая телефон к уху.
— У Мурата тоже, но мы успеваем навещать отца. А ты за два года ни разу не появилась. Так нельзя.
— Если будет время, мы обязательно заедем. К тому же папа сам у нас иногда бывает, когда прилетает в Москву по работе, — талдычу заученный текст, который от зубов отскакивает. Ничего из сказанного мной не является правдой. Отец не хочет меня ни видеть, ни знать. Я же за два года терапии поняла, что тоже этого не хочу.
А ведь вначале на коленях была готова перед ним ползать. Вымаливать прощение. Он же мой папочка. Он любил меня. Баловал в детстве. Но, когда я выросла, стала лишь красивым товаром, от которого быстро избавились, потому что теперь на нем не было пломбы.
Сестра же приспособилась. Все, что происходит в нашей, да и ее семье, — норма.
В тот день, когда меня насиловал ее муж, она лежала в немецкой клинике на сохранении. Четвертый ребенок за семь лет брака, а ведь ей всего двадцать пять. Три дочери ее мужа не устраивали, ему нужен был наследник, но четвертой тоже родилась девочка. А через неделю после родов Рада попала в больницу с переутомлением. Только вот синяки на ее шее, которые я смогла рассмотреть по видеосвязи, говорили совершенно о другом.
Здесь, в Москве, да и вообще в мире, я поняла, что женщины не должны терпеть. Что нужно давать ситуацию огласке, уходить. Но что делать, если ты живешь в западне?
У тебя нет денег, родственники тебе не помогут, напротив, они встанут на сторону агрессора. Как быть тогда? Терпеть? Всю жизнь терпеть?
Я очень благодарна сестре за то, что она была единственной, кто не посчитал меня шлюхой. Она тогда сказала, что понимает, я просто влюбилась, поэтому и пошла на такой шаг. А потом, месяцами позже, с энтузиазмом выспрашивала, кто он, тот, из-за кого я сломала свою жизнь.
Она возмущалась, переходила на повышенные тона и сокрушалась о том, что там, на другой стороне, его обязательно покарают.
В такие моменты мне хотелось сказать ей, что не было никакой любви, и парня не было. Был твой муж. Псих, для которого не существует ничего святого. Никаких запретов.
