Она с нетерпением ждала ухода гостей. Едва посторонние покидали дом, она укладывала малышку в колыбель, с глаз долой. Потом ложилась на кровать и устремляла взгляд в потолок, думая: «Все кончено. Мне двадцать лет, а все уже кончено. Как может молодость быть такой короткой? Вся моя история уложилась в полгода». Эта мысль безостановочно крутилась у нее в голове. Вот если бы она могла заснуть, как в те месяцы, что была беременна! Но у нее больше не оставалось свободного времени на такие побеги, она была вынуждена столкнуться с реальным миром – это выражение она где-то вычитала, но не поняла его смысл, только ощутила, что речь идет о чем-то невыносимом.
А Диана оказалась кротким ребенком. Заплакала она только в момент своего рождения. Ее вообще не было слышно. Она расточала улыбки тем, кто на нее смотрел. «Ты вытащила счастливый билет», – говорили Мари.
Когда Оливье возвращался с работы, ближе к вечеру, он находил жену и дочь молча лежащими каждая в своей кровати, в нескольких метрах друг от друга. Что до малышки, он не беспокоился, это казалось ему нормальным.
– Я устала, – неизменно отвечала Мари на его тревожные вопросы.
– Хочешь, я найму няню?
Жена отказывалась, ей была неприятна мысль о постороннем человеке в доме.
– Твоя мать не работает, мы могли бы доверить Диану ей, – в один прекрасный день предложил Оливье.
Мари рассердилась:
– Так и скажи, что считаешь, будто я неспособна позаботиться о малышке.
На самом деле она знала, что именно так и подумает ее мать.
Молодой отец брал дочку на руки и таял: она улыбалась ему и лепетала. Оливье не скупился на признания в любви: «Моя красавица, мое сокровище, мое счастье!» Он покрывал ее личико поцелуями, не замечая, что бледность Мари все усиливается. Он давал малышке бутылочку и укладывал ее обратно.
– Дорогая, ты совсем белая! – восклицал он, глядя на жену.
– У меня точно нет сил готовить ужин, – шептала она.
– Я приглашаю тебя в ресторан!
– Мы не можем никуда идти, – отвечала она, подбородком указывая на колыбель.
– Хочешь, я вызову няню?
– Я сама этим займусь.
Она всегда старалась договориться с мадам Тестен, пятидесятипятилетней дамой в трифокальных очках. Мари с трудом сдерживала смех, когда видела, как ее дочь отворачивает личико от неприятного запаха изо рта няни, которая сюсюкала с ней нос к носу.
В ресторане Мари оживлялась и отчасти возвращала себе прежний апломб. Самую большую радость ей доставляли завистливые взгляды официанток. Она предпочитала рестораны, где среди обслуживающего персонала могла оказаться одна из ее одноклассниц: жестокость сравнения вливала в нее живительные силы.
Увы, славный Оливье часто портил ей вечер, влюбленным голосом заявляя:
– Радость моя, я никогда не сумею достойно отблагодарить тебя за нашу дочь.
Мари опускала глаза, чтобы скрыть досаду. Муж умилялся тому, что принимал за скромность.
Со временем он начал беспокоиться. Шли месяцы, а молодая женщина так и не приходила в себя. Куда подевалась жизнерадостность девушки, на которой он женился? Он засыпал ее вопросами, но она всегда отвечала уклончиво.
– Может, ты хочешь начать работать? – спросил он однажды.
– Да. Но это же невозможно, я бросила учебу.
– Ты слишком умна, чтобы стать секретаршей.
– Ты мне это уже говорил. Тогда для чего я достаточно умна?
– Мне скоро понадобится бухгалтер в аптеке.
– Я в этом ничего не понимаю.
– Научишься. Уверен, у тебя отлично получится.
– А малышка?
– Я сам объясню твоей матери, что невозможно одновременно изучать бухгалтерский учет и сидеть с ребенком.
Оливье отправился к теще и завел с ней совсем другой разговор: ее дочь страдает от послеродовой депрессии, и только перспектива выйти на работу может пробудить в ней желание жить. Он умолял ее взять на себя заботу о внучке. А он каждый вечер будет заходить за Дианой.
– Согласна, и с радостью, – ответила бабушка.
Когда зять удалился, она возликовала:
– Благослови тебя Господь, Оливье!
– Никогда бы не поверил, что Мари впадет в депрессию, – заметил дед.
– Да какая там депрессия! Она болезненно ревнует к собственной дочери. Именно это отравляет ей жизнь.
– Но с какой стати ей ревновать к малышке?
– Как будто для этого нужны причины! Мы с тобой растили наших двух дочерей, стараясь все делать по справедливости. Мы никогда не давали одной больше, чем другой. Брижит старше Мари и не так красива, как ее младшая сестра, и вообще-то, ревновать должна бы она. Но в ней этого никогда не было, в отличие от Мари. Я было решила, что с ее проблемой покончено: она признана самой красивой девушкой в городе, и замужество ее всем на зависть. Но нет: я собственными глазами вижу, что она ревнует к своей дочери.
– Как можно ревновать к младенцу?
– Малышка очаровательна, она привлекает внимание, и этого достаточно.
– Думаешь, она с ней плохо обращается?
– Нет. Мари не злая и не сумасшедшая. Но она не проявляет никакой нежности к ребенку. Бедной Диане это не очень-то приятно.
– Как можно не любить такого ангелочка?
Дедушка и бабушка окружили внучку любовью, тем более что они сознавали, как ей этого не хватало. Быт ребенка совершенно переменился.
Раньше в жизни Дианы было два важных события: утро и вечер. Они совпадали с моментами, когда отец брал ее на руки, чтобы поцеловать, поменять подгузник и дать бутылочку, осыпая ласковыми словами. Между этими двумя берегами дня или ночи простиралась бесконечность: за целый век света или тьмы не происходило ничего. Иногда равнодушная богиня склонялась над ней, чтобы поменять пеленку или сунуть бутылочку. Сама ее природа была настолько чужеродна, что ей удавалось прикасаться к Диане, не устанавливая ни малейшего контакта, смотреть на нее, не видя. Девочка широко распахивала глаза в надежде, что богиня заметит ее присутствие, иногда она даже осмеливалась залепетать, но все было напрасно. Когда та укладывала ее обратно в кроватку, заканчивалась хотя бы пытка надеждой. По крайней мере, Диана могла быть уверена, что больше ждать нечего. Кроме, разумеется, утра и вечера, но эти события были так далеки, что лучше было о них не думать. А потому она заполняла пустоту, спрашивая себя, почему запах богини казался ей таким знакомым, больше того, почему этот чудесный запах надрывал ей сердце.
Внезапно в ее существовании произошла метаморфоза. Отец уносил ее в специальной люльке и вручал кому-то того же возраста, что и мадам Тестен, вот только пахло от нее очень хорошо и ее ласка была очень приятна. С нею пустота исчезала. Когда она не прижимала Диану к груди, то выкладывала в манежик: ее собственное пространство, откуда она могла наблюдать за бабулей. Бабуля была существом настолько же активным и шумным, насколько богиня была пассивна и молчалива. Бабуля готовила еду, слушая радио, с которым часто разговаривала. Во время трапезы она устраивала Диану на высоком стульчике и всегда предлагала тарелочку того, что приготовила: никто ее не заставлял, но малышка имела право попробовать, и иногда это было вкусно.
