– А ты?
– А я убивала…
В комнате стало тихо. Мила закуталась в шаль, ей было неуютно в одной только сорочке. Рыжие волосы лежали на полу, укутывая ноги – так ей было спокойнее, будто она всё ещё была в теле лисицы.
– Необычная тема для первой беседы. – Дарен слабо улыбнулся одними губами и сел, прислонившись спиной к стене. – Как это… было?
Мила пожала плечами:
– Меня тоже тошнило. – Она помолчала немного, а потом, собравшись с силами, продолжила: – Я влюбилась… в чародея, сбежала с ним, и мы были счастливы. Жили в маленькой деревеньке. Но потом что-то изменилось. Сначала я не обращала внимания, думала, что это временные трудности, ведь наши с Лелем родители тоже временами ругались. И он стал вести себя… грубо временами. Ничего ужасного, просто мог огрызнуться на меня или назвать… никчёмной. Я ещё… Мы никак… Он очень хотел детей… Потом стало хуже, я даже не заметила как. Я не помню, как он ударил меня в первый раз. А я… я даже не пыталась уйти. Потом он перестал выпускать меня из дома, ревновал, хотя у меня даже подруг не было. Дошло до того, что он наложил на меня проклятие, чтобы никто не мог меня у него отнять. Днём, когда он уходил в город по делам, я была лисицей, а ночью, для него, я становилась человеком.
К горлу подступил ком, глаза защипало, и Мила зажмурилась от ужасных воспоминаний. Ещё никому она этого не рассказывала, даже Лелю.
– Однажды ночью всё зашло слишком далеко. Он решил, что я нашла способ сбрасывать личину лисицы днём, изменяла ему и поэтому ещё не понесла. Потому что… якобы я пью отвар, чтобы не забеременеть от любовника и не раскрыть нашу связь. Если честно, он был так взбешён, что я с трудом понимала, что он говорит. Потом он начал меня бить. Сильнее обычного, сломал мне рёбра и запястье. И тогда я впервые поняла, что могу не выжить. Этой ночью или следующей или через неделю. Я ясно осознала, что рано или поздно он меня убьёт, потому что это будет самый верный способ удержать меня при себе… Не помню, как в моей руке оказался нож… Я била его до тех пор… – Мила сглотнула и провела трясущимися руками по волосам. – До тех пор, пока он не затих. И… наверное… ещё какое-то время после…
Она глубоко вздохнула. Она любила его. Боги, как она его любила! Никогда ещё её сердце не испытывало такой боли, как испытало тогда. Оно окаменело и так и не ожило снова.
– Потом я просто сидела рядом с ним. Умоляла его очнуться… – Мила утёрла слёзы и нервно усмехнулась, посмотрев в потолок. – Он не очнулся, а я вся была перемазана в его крови. И… я не могу себя за это простить. За то, что я натворила… С рассветом я превратилась в лисицу и сбежала. И больше, что бы я ни делала, я не могла стать обратно человеком, до… до недавнего времени.
– Что ты почувствовала тогда… – спросил Дарен, и Мила безошибочно поняла, о чём он спрашивает.
– Боль, страх, горечь, вину и… облегчение. И за это облегчение я ненавижу себя больше всего.
Дарен кивнул, не отрывая от неё полных печали глаз. Он чувствовал то же самое.
– Ты защищалась, – прошептал Дарен и протянул ей руку.
Мила взяла его холодную ладонь в свою.
– Ты тоже. Ты бы погиб, если бы не выпустил медведя. Я это понимаю и не виню тебя, никто не винит.
– Я знаю. Но простить себя сложнее всего, правда?
Мила всхлипнула.
– Ты поэтому обращаешься лисицей? – спросил Дарен. – Наказываешь себя? Думаешь, что недостойна быть человеком, раз отняла чью-то жизнь?
Мила пожала плечами: она и сама не понимала до конца все эти чувства, на которые годами боялась даже взглянуть, убирала в дальний уголок сознания и пряталась от них за лисьей шкурой. Она ненавидела себя.
– Что изменилось? – Дарен говорил почти шёпотом, а его пальцы ласково гладили её ладонь.
– Я… я очень хотела… Я подумала… – Слова давались с трудом, сдавленное слезами горло почти не слушалось. – Я подумала, может быть, моя жизнь чего-то стоит. Если я помогу тебе… я смогу искупить… я вдруг очень захотела жить. По-настоящему жить. Но это… так страшно…
Дарен потянулся к ней, провёл рукой по макушке и потянул в объятия. Сердце Милы болезненно сжалось, она испуганно вздрогнула и вновь обратилась в лисицу, запутавшись в ворохе одежды, накрывшей её с головой.
Дарен улыбнулся и помог ей выбраться.
– Я буду ждать твоего возвращения, – прошептал он.
31
В кругу друзей
Время в Тёмных Лесах, насыщенное тренировками, шумными ужинами с друзьями и долгими ночами с Кирши, пролетело для Василисы незаметно, и когда одним утром, во время завтрака, Лель зашёл на кухню, его тихие слова обрушились на всех оглушительным колоколом.
– Пора выдвигаться.
– Где они? – спросил Атли, мгновенно подбираясь.
– Приближаются к границе. Если выйдем в ближайшие несколько часов, нагоним их на подходе к Даргороду.
Все кивнули и отправились собираться.
Василиса перебирала вещи в сундуке и выудила Вороний кафтан, который когда-то принадлежал Сияне. Точно такой же, как когда-то принадлежал и ей. Доспехов у Василисы не было, а кафтаны защищало магическое плетение, слабенькое, правда – оно, может, и стерпит удар вскользь, но прямое попадание мечом или стрелой точно не выдержит. Но, решила чародейка, лучше, чем ничего, и облачилась в гвардейскую форму. Провела ладонью по мягкой плотной ткани и подумала, что, возможно, сейчас она Ворон гораздо больше, чем тогда, когда носила кафтан по службе.
Пристегнула к поясу меч, убрала в сапог нож, накинула на плечи плащ, похлопала себя по карманам, размышляя, не забыла ли чего. Только вот забывать было нечего. С пустыми руками она сюда пришла, с пустыми и уходила.
Мяун к тому времени уже собрал им еды в дорогу и разложил по котомкам.
– Может быть, пойдёшь с нами? – спросила Василиса, наблюдая за тем, как хлопочет домовой. – Мы найдём способ, как тебя перенести в новый дом.
– Я буду ждать хозяина, – отозвался Мяун, пересчитывая пирожки в одной из котомок.
Василиса замялась, подбирая слова, но уже понимая, что ничего подходящего и щадящего сказать всё равно не сможет.
– Белогор не вернётся, Мяун.
Кот упрямо покачал головой:
– Я буду ждать.
– Мяун, Белогор…
– Я буду ждать.
Мяун отвернулся от Василисы, спрыгнул со стола и побежал к печке, чтобы наполнить бурдюки тёплой водой. Чародейка вздохнула, но продолжать разговор не стала. За это время она успела привязаться к домовому, да и с Тиргом они начали переносить друг друга. Оставлять его тут совсем одного казалось ей жестоким. Что с ним будет? Поймёт ли он, что хозяин больше не вернётся? И что случится, когда поймёт?
