Завьялов лишь махнул рукой и ничего не сказал. Оставалась одна надежда – может, кто-нибудь из соседей припомнит какие-то интересные штрихи и моменты в деле убийства Рыбакова. Соседи – они народ бдительный и внимательный, надо только найти к ним нужный подход и задать правильные вопросы.
И тут-то Завьялову повезло – он отыскал такого соседа. Вернее сказать, соседку. Это была женщина средних лет с усталым лицом и большими натруженными руками, по виду солдатка.
– Муж-то воюет? – спросил у нее Завьялов.
– Может, воюет, может, уже отвоевался, – ответила женщина и вздохнула. – С сорок первого ни одного письма.
– Ну, это еще ничего не значит! – успокоил ее Завьялов. – Мало ли… Да и куда было писать? Немцев только-только прогнали из города. Значит, напишет. А может, уже и написал. Да только военная почта – она неспешная. По себе знаю.
Женщина промолчала, думая о своем.
– Одна проживаете или как? – спросил Завьялов.
– Две девчонки у меня, – встрепенувшись, ответила женщина. – Четырнадцати и восьми лет.
– Большие уже, – усмехнулся Завьялов. – То-то батьке будет радость, когда вернется. Не успеешь руками развести, как и замуж отдавать.
– Лишь бы вернулся, – печально покачала головой женщина.
– Обязательно вернется! – заверил Завьялов. – Войне-то скоро конец. Вон как драпают фашисты. Да, а звать-то вас как?
– Алевтиной, – ответила женщина.
– У меня вот какое к вам дело, Алевтина, – сказал Завьялов. – Я насчет убийства вашего соседа…
– Так ведь уже у меня спрашивали, – ответила женщина. – А больше мне и сказать нечего. Что знала, сказала, да ничего особенного я и не знаю.
– Как знать, – не согласился Завьялов. – Может, сказали, а может, чего и позабыли. Поэтому-то я и хочу задать вам парочку вопросов.
– Задавайте, если надо, – спокойно ответила Алевтина.
– Я вот что хотел спросить, – сказал Завьялов. – Насчет гостя, который приходил к Афанасию незадолго до убийства… Ведь приходил же?
– Ну, приходил, – неуверенно подтвердила женщина.
– А вы его случайно не запомнили в лицо? – спросил Завьялов. – Смогли бы в случае чего опознать?
– Да для чего же мне его запоминать? – Алевтина даже удивилась такому вопросу. – Замуж мне за него выходить, что ли? Человек как человек. Мужчина. Вроде как не слишком старый. Высокий. Да и видела-то я его лишь мельком. Мало ли кто к кому приходит?
– А сколько раз вы видели его у Рыбакова? – спросил Завьялов. – Один, два, три?..
– По-моему, один раз, – попыталась припомнить женщина. – Или два… Нет, не припомню.
– Ну, а, может, вы запомнили какую-то особенность в этом мужчине? – с надеждой спросил Завьялов. – Скажем, он хромал или, может, у него имелся на лице шрам или еще что-нибудь запоминающееся.
– Нет, ничего, – покачала головой женщина.
– А я видела! – вдруг раздался откуда-то тонкий девчоночий голосок. – Я видела этого дяденьку!
Завьялов оглянулся. За спиной у него стояла худая светловолосая девчушка лет четырнадцати.
– Ты кто? – спросил у нее Завьялов.
– Людка, – отрекомендовалась девчонка.
– Моя старшая, – сказала Алевтина. – Ступай отсюда! Не видишь, взрослые разговаривают!
– Не-не-не! – запротестовал Завьялов. – Лучше подойди поближе. Вот так… Так ты говоришь, что видела того дяденьку?
– Да, видела, – подтвердила Людка. – Я даже с ним один раз поздоровалась. Здрасьте, говорю, дяденька! А он улыбнулся и дал мне шоколадку. Вот! Мама, помнишь, я принесла домой шоколадку? Ты еще спрашивала, где я ее взяла. А я сказала, что мне дал один дяденька. Так это он и дал.
– Значит, хороший дяденька? – спросил Завьялов у девчушки.
– Хороший, – подтвердила Людка. – Высокий и красивый. И еще он все время улыбался.
– Ты говоришь, улыбался? – переспросил Завьялов.
– Ну да, – кивнула Людка. – Улыбался. Как улыбнется, так становится еще красивее.
– Значит, улыбался… – в раздумье проговорил Завьялов. – Это хорошо… Ну, а сколько раз ты видела этого красивого дяденьку?
– Только один раз, – уверенно ответила девчонка.
– А когда?
– А вечером, – ответила Людка. – Но только еще не было темно. А потом стало темно, и я пошла домой. С шоколадкой. А утром все стали говорить, что дяденьку Афанасия убили.
– Так… – сказал Завьялов, помолчал и встал. – Что ж… Ты, Людка, молодец! Умница! Шоколадки у меня с собой нет, но взамен выражаю тебе благодарность от командования всей Красной Армии и от себя лично! Спасибо тебе! Ну, мы пойдем, – он взглянул на юную следовательницу, до сих пор молча стоявшую в стороне. – Алевтина, и ты, Людка, очень прошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Нужно, чтобы все было втайне. Понятно?
– Понятно! – за себя и за мать отозвалась Людка.
– Вот и отлично, – улыбнулся Завьялов.
– И как дела? – встретил вопросом Завьялова и следовательницу подполковник Ярошенко. – Как съездили? Толк-то есть?
– Есть, – кивнул Завьялов. – Еще какой! Да, а дело по факту убийства гражданина Афанасия Рыбакова мы у вас заберем. Так надо.
– Ну, коль так надо… – развел руками подполковник.
– Надо, – коротко подтвердил Завьялов.
Больше ничего он объяснять не стал, а просто молча пожал руку Ярошенко и на прощанье улыбнулся юной следовательнице. С тем и отбыл.
Информация, которую Завьялов добыл вначале в беседе с юной следовательницей, а затем и при помощи девочки Людки, заслуживала того, чтобы отнестись к ней серьезно. И даже выстроить на ее основании картину произошедшего. Конечно, в любом случае это была картина с некоторыми допущениями, но все же…
Значит, дело обстояло так. Когда советские войска вошли в Симферополь, перед Никитой Филипповым, известным как гестаповский агент Улыбка, встал в буквальном смысле вопрос жизни и смерти – что ему делать дальше. Отступать с немцами ему, наверное, не хотелось, да и куда отступать? К Севастополю? Ну, а надолго ли? А дальше куда? Да и к тому же существовал немалый риск, что немцы просто-напросто избавятся от ставшего им ненужным агента.
Уходить в подполье, которое наспех организовали в Симферополе и окрестностях отступающие фашисты? Тоже не выход. Долго ли оно продержится, это самое подполье? Да и не желал Никита Филиппов усердствовать за бесплатно. Пока его хозяева-немцы были рядом, они ему худо-бедно платили. Ну, а когда они сбежали – кто будет платить? Подпольничать за идею и убеждения? Не было у Улыбки ни того ни другого. Он и в советские-то подпольщики пошел лишь затем, чтобы не быть разоблаченным советской властью, то есть, чтобы не выплыла наружу его липовая медицинская справка. А немецким агентом он и вовсе стал исключительно из-за денег, а более того – из-за золотишка, которым немцы расплачивались с некоторыми своими особо ценными агентами.
