– Про меня? – равнодушно спросил Улыбка. – С какой это стати им говорить про меня? Я что же – отдаю приказы о наступлении? Перепутал ты что-то, землячок…
Конечно же, равнодушие Никиты было показным. Внутри у него вдруг зазвенела какая-то струна – тревожная и тягучая. В самом деле, зачем ротному и взводному говорить о нем? Да еще среди ночи? Что же, ротный только для того и явился ко взводному, чтобы поговорить о нем, о Никите? Вернее, конечно, о бойце Афанасии Рыбакове? Это о чем же? Чем Никита так заинтересовал ротного? Ночной разговор всегда таит загадочность, а вместе с нею и опасность. Уж об этом Улыбка знал распрекрасно.
– И вовсе я ничего не перепутал! – обиделся солдатик. – А говорю так, как оно и было. То есть как я это услышал собственными ушами!
– Ну, и о чем же именно они говорили? – все с тем же нарочитым равнодушием спросил Фи-липпов.
– Да как сказать… Ротный, значит, спрашивает у взводного: у тебя мол, воюет боец Афанасий Рыбаков? Да вроде у меня, отвечает взводный. Ну, и как воюет? Хорошо воюет, исправно: вот вчера добыл языка. А что такое? Для чего ты спрашиваешь? Да так, отвечает ротный. Спрашиваю, мол, и спрашиваю… Ты только, говорит он взводному, никому не распространяйся об этом нашем разговоре. Понятно тебе? Понятно, отвечает взводный. Ну, а что было дальше, того я уже не слышал, потому что ротный со взводным вышли из блиндажа, а мне, значит, надобно быть на посту. Вот…
– Говорили и говорили, – зевнул Никита. – Может, хотят меня наградить. За добытого языка.
– Награждают-то днем, а не ночью, – с сомнением произнес солдатик. – Вот ведь какое дело! А может, за тобой какой-нибудь грех? Потому что о грехах как раз ночью и говорят…
– Да какой за мной грех? – хохотнул Улыбка, изо всех сил стараясь, чтобы этот хохоток звучал легко и беззаботно. – Воюю, как все. Был бы за мной грех, давно бы уже загнали меня в лузу…
– Чего? – не понял солдатик.
– Ничего, – сказал Никита. – Все в порядке. Ложись-ка спать. А то ведь скоро утро.
– Ну, гляди сам, – сказал солдатик и завозился, укладываясь спать.
Скоро он затих, а вот Никите было уже не до сна. Слова солдатика по-настоящему его встревожили. В самом деле, что это за разговоры о его персоне? Почему о нем говорят командиры? Отчего ночью? Почему за глаза? Тут было о чем по-думать. И Никита принялся размышлять. Значит, так, думал он. Ротный и взводный говорили о нем, Никите. То есть, конечно, об Афанасии Рыбакове, но все равно получается, что о Никите. Они устанавливали местонахождение Никиты. Ротный, если верить солдатику, так и спрашивал у взводного: у тебя ли воюет Афанасий Рыбаков? Но зачем ротному понадобился Никита, да еще среди ночи? Ночной разговор – это плохо, за ним всегда что-нибудь таится. Было бы все чисто, говорили бы днем. Вызвал бы взводный Никиту к себе, да и все дела. И объяснил бы, какой такой интерес вдруг возник к его персоне. Конечно же, речь здесь шла не о награждении Никиты за добытого им языка. Это понятно. Действительно, кто же ночью говорит о таких делах? А тогда – в чем потаенный смысл разговора ротного со взводным?
Все это были вопросы, от которых Никита не мог отмахнуться и забыть о них. На них необходимо было найти ответы немедленно. Но как их найти? Кто их подскажет?
Ждать утра и надеяться, что все тогда разъяснится само собой? Оно, может, и разъяснится, но каким образом? А вдруг его разыскивают? Вдруг напали на его след? Это, конечно, вряд ли, потому что у кого могут быть доказательства, да хотя бы даже предположения о том, что героический боец Афанасий Рыбаков на самом деле Никита Филиппов, гестаповский агент по кличке Улыбка, выдавший фашистам сразу две подпольные группы? Ни у кого на этот счет не может быть не то что прямых доказательств, но даже обоснованных сомнений. Откуда им взяться, сомнениям, а тем более доказательствам?
Допустим, советской разведке или кому бы там ни было удалось арестовать Белого. Это, конечно, вряд ли, но допустим. И, допустим, Белый, надеясь сохранить себе жизнь, рассказал следователям, что он некогда принимал участие в вербовке Никиты в качестве гестаповского агента. Предположим даже, что каким-то непостижимым образом всплыла подписка о тайном сотрудничестве Никиты с гестапо. Ну, так и что с того? Где он, Никита Филиппов? Нет его! Был Никита Филиппов, а стал Афанасий Рыбаков! Боец-доброволец, который после тяжелого ранения и после освобождения родного города вновь взял в руки оружие и героически бьет врага. Нет, что ни говори, а он, Никита, очень даже надежно укрылся! Тут тебе и другое имя, и геройство. Так что все в порядке, и беспокоиться не о чем.
Да, но тот ночной разговор… Эта мысль не давала Никите покоя. А вдруг он в чем-то ошибается? Вдруг он думает как-то не так, как-то неправильно? А ведь ошибаться ему нельзя! Нельзя ни в коем случае! Потому что ошибка для него означает только одно – его гибель.
Мысли Никиты метались, как напуганные ночным пожаром птицы, а ведь кроме мыслей было еще и предчувствие! И это было очень нехорошее предчувствие, маетное и тревожное. Так, вероятно, чувствует себя хищный зверь, по следу которого пустились охотники. Впрочем, Никите сейчас было не до сравнений и эпитетов. Он – боялся. Он боялся какой-то непонятной, необъяснимой, никогда ранее не ощущаемой в самом себе боязнью. И чем ближе был рассветный час, тем этот страх становился ощутимее. При чем тут был рассвет, Никита не задумывался. Просто ему казалось, что рассвет несет ему погибель. И отделаться от этого ощущения он не мог.
…И тут он услышал чьи-то шаги. Звук шагов становился все отчетливее, все ближе. Кто-то шел в его сторону по окопу, спотыкаясь о ноги спящих бойцов, кто-то шелестел сухим бурьяном, приближаясь к Никите по бровке окопа. Улыбка привстал и напряг зрение. На фоне светлеющего восточного края неба он различил несколько силуэтов людей. Возможно, это были разведчики, которые возвращались с ночного задания, возможно – командиры отделений, шедшие будить своих бойцов, или повара, которые просыпаются раньше всех, чтобы успеть сварить к рассвету кашу, или еще кто-то… Но Никита вдруг с какой-то страшной для себя отчетливостью понял, что это идут за ним. Да-да, за ним! Его разоблачили, выследили и вот теперь идут, чтобы арестовать! Где-то он допустил ошибку, в чем-то не уберегся, что-то не учел, как-то сплоховал…
Правой рукой он нащупал автомат. Затем осторожно поднялся, но не во весь рост, а так, чтобы его не было видно на фоне светлеющего неба. Полусогнувшись и напружинившись, он прислушался. Шаги явно приближались, вот они почти совсем рядом. Никита напряг зрение. Те несколько человек, что шли по дну окопа, то и дело наклонялись и всматривались в лица спящих и уже проснувшихся солдат. И даже светили в лица солдат фонариком, не обращая внимания на ворчание и матерки спящих. Шаги по брустверу окопа также становились все отчетливее.
Крепко ухватив автомат и пригнувшись, Никита побежал по окопу. Он старался убежать от роковых шагов и двигавшихся по окопу людей как можно дальше, а затем… А вот что должно последовать далее, он не знал, да и не думал на эту тему. Он просто убегал, как убегает от облавы гонимый зверь. Разве зверь думает, что он будет делать в следующую минуту? Для него главное – убежать. А уж потом – будет видно…
