– Я… я никогда не приказал бы тебе…
– Еще как приказал бы, если бы не верил, что я вампир. Поэтому я тебе и говорю.
Генри открыл и закрыл рот, не издав ни звука. Когда он все же сумел заговорить, голос его был пронзительной карикатурой на его обычный тембр:
– Но я видел, как ты причащалась.
– Я такая же примерная католичка, как и ты, Генри. Возможно, даже лучше, поскольку чем больше король охладевает к Евхаристии, тем больше ты можешь потерять. – Она улыбнулась чуть печально. – Я не создание дьявола. И родилась от простых смертных.
Он ни разу не видел ее при свете дня. Он ни разу не видел, чтобы она ела или пила. Она обладала силой, какой не могла обладать женщина ее комплекции. Но она причащалась и наполняла его ночи блаженством.
– Родилась, – его голос почти пришел в норму, – когда?
– В тысяча триста двадцать седьмом – год, когда Эдвард Третий взошел на престол. Еще не был зачат дед твоего деда.
Не так уж сложно было думать о ней как о нестареющей красоте, неизменной в веках. А дальше было несложно поверить и во все остальное.
Вампир.
Она прочла принятие на его лице и широко развела руки. Свободное одеяние скользнуло на пол, и она позволила ему отвести глаза, зная наверняка, что сам он этого не сделает.
– Ты прогонишь меня? – мягко спросила она, опутывая его сетью своей красоты. – Отправишь меня на костер? Или найдешь в себе силы любить меня и быть любимым в ответ?
Огонь в камине бросал отблески на настенные гобелены. Ангел или демон? Генри было все равно. Он принадлежал ей, и если его душа отправится в ад, так тому и быть.
Он ответно развел руки.
Кристина упала в его объятия, Генри коснулся губами ее надушенных иссиня-черных волос и прошептал:
– Почему ты никогда не пила мою кровь?
– Но это не так. Я пила.
Он нахмурился.
– У меня на шее ни разу не осталось следа…
– Шеи у всех на виду. – Он чувствовал, как она улыбается, прижавшись к его груди. – Мои губы касались не только твоей шеи.
Пока он краснел, Кристина скользнула вниз, чтобы подтвердить свою правоту. Каким-то образом знание о том, что она пила его кровь, одновременно ублажая его, вознесло его на такие вершины, что он думал, будто не выдержит экстаза. Это стоило того, чтобы попасть в ад.
– Это была твоя идея, не так ли?
Герцог Норфолкский склонил голову. Под глазами у него залегли круги, а вокруг рта за последний месяц появились глубокие морщины.
– Да, – нехотя признался он. – Но это ради твоего же блага, Генри.
– Ради моего блага? – Генри горько рассмеялся. – Скорее уж ради твоего. Ты оказываешься гораздо ближе к трону.
Он заметил, как поморщился пожилой мужчина, и порадовался этому. На самом деле он не верил, что Норфолк использовал его, чтобы стать ближе к короне: герцог много раз доказывал свою дружбу, но Генри только что вернулся с болезненной аудиенции с отцом и хотел выплеснуть свой гнев.
«Ты женишься на Мэри, дочери Норфолка, еще до того, как истечет месяц. Рождество проведешь при дворе, а затем отправишься в поместье в Ричмонде. Ты никогда не вернешься в Шериф-Хаттон».
Норфолк вздохнул и устало положил руку Генри на плечо. Его собственная аудиенция с отцом юного герцога была столь же неприятной.
– Если он чего-то не знает, то подозревает об этом. Я предложил сию договоренность, потому что это твой единственный выход.
Генри сбросил его руку со своего плеча. Никогда не вернется в Шериф-Хаттон. Никогда не увидит ее. Никогда не услышит ее смеха, не ощутит ее прикосновения. Никогда не коснется ее в ответ. Он стиснул зубы, чтобы не завыть.
– Ты не понимаешь, – рыкнул он вместо этого и зашагал прочь по коридору, прежде чем опозорить себя, дав волю подступающим слезам.
– Кристина!
Он рванул к ней, упал на колени и зарылся в складках ее платья. На какое-то время мир сузился до ее прикосновения и звучания ее голоса. Когда наконец он нашел в себе силы отстраниться, то отодвинулся лишь для того, чтобы увидеть ее лицо.
– Что ты здесь делаешь? Отец и Норфолк как минимум догадываются. Если они увидят тебя…
Она провела холодными пальцами по его лбу.
– Они меня не найдут. На дневное время у меня есть безопасное укрытие, а ночей у нас осталось не так много, чтобы они успели раскрыть нас. – Она замолчала и накрыла ладонью его щеку. – Я скоро уеду, но не могла не попрощаться.
– Уедешь? – глупо повторил за ней Генри.
Она кивнула, и распущенные волосы скользнули вперед.
– Для меня в Англии стало слишком опасно.
– Но куда…
– Думаю, что во Францию. Пока что.
Он сжал ее руки в своих ладонях.
– Возьми меня с собой. Я жить без тебя не могу.
Ее губы скривила усмешка.
– Если быть точным, ты не можешь со мной жить, – напомнила она ему.
– Жить, умереть, жить заново, воскреснуть. – Он вскочил на ноги и раскинул руки. – Мне все равно, покуда ты со мной.
– Ты еще очень молод.
В ее словах не было уверенности, и он уловил нерешительность на ее лице. Она хотела его! О благословенный Иисус и все святые, она хотела его.
– Сколько тебе было, когда ты умерла? – спросил он.
Она прикусила губу.
– Семнадцать.
– Мне исполнится семнадцать через два месяца. – Он снова упал на колени. – Разве ты не можешь подождать два месяца?
– Два месяца…
– Всего два. – Он не сумел сдержать победоносных интонаций. – Затем я буду с тобой вечность.
Она рассмеялась и притянула его к своей груди.
– А вы много о себе думаете, милорд.
– Да, – сказал он слегка приглушенным голосом.
– Если ваша супруга войдет…
– Мэри? У нее свои покои, и она счастлива оставаться там.
Все еще стоя на коленях, он потянул ее к кровати.
Спустя два месяца Кристина начала пить кровь каждую ночь, поглощая столько, сколько он мог выдержать.
Норфолк выставил охрану у дверей его покоев. Генри приказал им убираться, впервые в жизни продемонстрировав, что он сын своего отца.
Спустя еще два месяца, когда почтенные доктора чесали в затылках и гадали о причинах его слабости, когда Норфолк рыскал по округе в тщетных поисках, Кристина притянула его к своей груди снова, и Генри вкусил крови вечной жизни.
* * *
– Погоди, ты – бастард Генриха ВОСЬМОГО?
– Все верно.
