* * *
«Генри, это Кэролайн. Я достала билеты на “Призрака” на четвертое мая. Ты говорил, что хочешь посмотреть его, – вот он, твой шанс. Позвони мне в ближайшие дни, если ты свободен».
Других сообщений на автоответчике не было. Генри покачал головой, испытывая смутное разочарование. У Вики Нельсон не было причин звонить ему. Как у него не было повода ждать ее звонка.
– Хорошо, – он уставился на собственное отражение в старинном зеркале над телефонным столиком, – скажи мне, почему я ей доверился? Обстоятельства? – Он покачал головой. – Нет, все обстоятельства указывали на то, что я должен от нее избавиться. Куда более аккуратное решение и куда меньше риска. Давай еще раз. Она напомнила тебе кого-то? Но если ты живешь долго, а это как раз мой случай, то любой человек будет напоминать тебе о ком-то еще.
Отвернувшись от зеркала, Генри вздохнул и запустил пальцы в волосы. Он мог сколько угодно отпираться, но она действительно напоминала ему кого-то – возможно, не внешностью, но своим поведением.
Джиневра Трески стала первой смертной, кому он открылся после обращения. Были и другие, с кем он играл в доверие, но лишь в ее объятиях он мог оставаться собой и не было нужды становиться чем-то большим. Или меньшим.
Когда он понял, что не может жить в елизаветинской Англии – уж слишком она походила и одновременно отличалась от той Англии, которую он знал, – он переехал на юг, в Италию, и наконец остановился в Венеции. Этот древний город многое мог предложить его роду, поскольку каждую ночь оживал и Генри мог кормиться сколько пожелает под покровом темноты.
Был день карнавала, и Джиневра, он прекрасно помнил, стояла на самом краю площади Сан-Марко, наблюдая за толпой, проносящейся мимо нее подобно живому калейдоскопу. Среди всего этого позерства она казалась столь реальной, что Генри подошел ближе. Когда она двинулась домой, он проводил ее до особняка отца, а затем всю ночь выяснял, кто она такая и каково ее положение.
– Джиневра Трески.
Даже триста лет и множество смертных спустя ее имя до сих пор звучало словно благословение.
На следующую ночь, пока слуги спали и дом стоял темный и молчаливый, он проскользнул в ее комнату. Биение ее сердца притянуло его к кровати, и он осторожно отдернул полог. Почти тридцать, и три года вдова. Ее нельзя было назвать красавицей, но в ней кипела жизнь, даже пока она спала. Генри вдруг понял, что уставился на нее. А еще спустя мгновение понял, что она разглядывает его в ответ.
– Не хочу торопить вас с решением, – сухо сказала она, – но я начинаю замерзать и предпочла бы знать, стоит ли мне кричать.
Он собирался убедить ее в том, что он лишь сон, но понял, что не в состоянии.
Почти год они проводили ночи вместе.
– Монастырь? – Генри приподнялся на локте и убрал длинный иссиня-черный локон с ее шеи. – Прости мою откровенность, bella, но, боюсь, жизнь в монастыре не придется тебе по вкусу.
– Я не шучу, Энрико. Завтра после утренней мессы я отправляюсь с сестрами бенедиктинского ордена.
На миг Генри лишился дара речи. Мысль о том, что Джиневра окажется заперта в келье, оторванная от мира, была сродни удару кулаком.
– Почему? – наконец выдавил он.
Она села и обняла колени руками.
– У меня был выбор – сестры или Джузеппе Леммо. – Она поджала губы, словно съела что-то очень кислое. – Монастырь показался мне лучшей перспективой.
– Но почему тебе в принципе понадобилось выбирать?
Она улыбнулась и покачала головой.
– За то время, что ты провел вне светского общества, любовь моя, ты кое-что позабыл. Отец желает, чтобы я вышла за синьора Леммо, но великодушно позволит мне выбрать Бога – все лишь бы избавиться от чересчур образованной дочери в своем доме. – Ее голос посерьезнел, и Джиневра провела пальцем по голой груди Генри. – Он боится инквизиции, Генри. Страшится, что папские ищейки накинутся на семью. – Ее губы изогнулись. – Или что ему придется отказаться от меня.
Генри в изумлении уставился на нее.
– Инквизиция? Но ты же ничего не сделала…
Она подняла брови.
– Я делю с тобой постель – для некоторых уже этого достаточно. А если бы они узнали, что я отдалась ангелу тьмы… – она повернула запястье, так что стала видна маленькая ранка, – то сочли бы, что одного костра для меня недостаточно. – Она приложила палец к его губам, не давая заговорить. – Не волнуйся, никто не знает, но я, помимо всего прочего, женщина, которая осмеливается пользоваться своим умом, а для нынешних времен этого достаточно. Вот если бы мой супруг оставил после своей смерти богатства или если бы я родила наследника, который носил бы его имя… – Ее плечи поднялись и опустились. – Увы…
Он поймал ее руку.
– У тебя есть другой выбор.
– Нет. – Она вздохнула. Ее голос дрожал, когда она выдохнула. – Я долго и тщательно все обдумывала, Энрико, и я не могу пойти твоим путем. Мне необходимо оставаться той, кто я есть, – отсюда опасность, но я просто не смогу прятаться за масками ради того, чтобы выжить, как это делаешь ты.
Он знал, что это правда, но легче от этого не становилось.
– Когда меня обратили…
– Когда тебя обратили, – она не дала ему закончить, – из того, что ты мне рассказывал, страсть была настолько сильной, что не оставалось места для рациональных мыслей, для того, чтобы думать о том, что случится после. И хотя я не чураюсь страсти – рука ее скользнула ему между ног, – я не могу потерять себя в ней.
Он оттолкнул ее обратно на подушки, прижимая собственным телом.
– Это может продолжаться.
Она рассмеялась.
– Я тебя знаю, Энрико. – Она полуприкрыла глаза и прижалась к нему бедрами. – Смог бы ты заниматься этим с монашкой?
Когда шок прошел, Генри рассмеялся и склонился над ней, почти прижимаясь губами к ее губам.
– Уверена? – прошелестел он.
– Да. Если уж мне суждено отказаться от свободы, то пусть это будет ради Бога, а не ради мужчины.
Ему оставалось лишь с уважением отнестись к ее решению.
Ему было больно ее терять, но по прошествии месяцев боль стихла – ему достаточно было знать, что у сестер она в безопасности. Хотя Генри подумывал о том, чтобы покинуть Венецию, он медлил с отъездом, не желая разрывать связь.
По чистой случайности он узнал о том, что сестрам не удалось скрыть ее от мира. Подслушав в темном кафе нашептываемые слухи, он узнал, что ищейки пришли за Джиневрой Трески, забрали ее прямо из монастыря, заявив, что она сношалась с дьяволом и что она послужит примером для других. Она пробыла с ними три недели.
Три недели огня, железа и боли.
Он хотел штурмовать их цитадель, подобно Христу, осаждающему врата ада, но заставил себя обуздать ярость. Он не сумеет ей помочь, если окажется в цепких лапах инквизиторов.
