– Стопроцентный, – согласился он, провожая взглядом телохранителя-хориста. – Но это… думаю, это из-за проступков твоей юности.
«Он действительно собирается поговорить об этом», – подумала она, чувствуя, как головная боль одерживает победу.
– С кем, говоришь, ты столкнулась сегодня вечером?
– С Тедом Геррети, – уныло сказала она, недовольная направлением, которое принял разговор. – Но я не столкнулась с ним. На самом деле, я сделала все, чтобы не столкнуться с ним.
Они с Тедом вместе ходили в школу в академии Уэллон в Денвере. Они никогда дружили, но Уэллон был маленьким и чрезвычайно элитным. Выпускным вечером тринадцать лет назад она со своим ухажером оказалась в той же толпе, что и Тед со своими дружками. Та ночь изменила ее жизнь навсегда.
– Ну, видимо, твоя мать завладела списком гостей, и он ей не понравился.
Посмотрев на него, Катя закатила глаза.
– Мне не нужен телохранитель, чтобы защититься от Теда Геррети, не говорю уж: два телохранителя.
Но той далекой ночью ей потребовался кое-кто, кто защитил ее от Теда и компании его пьяных дружков.
Ее взгляд снова скользнул к воротам «Ягуар», но через секунду она вынудила себя сосредоточиться на каталоге. Почти каждая галерея в Денвере выставила что-то на аукцион, но Олег Генри был фигурой знаковой, поэтому она надеялась, что продажа картины облегчит ей вхождение в денверский мир искусства. Хотя в самом городе ее имя уже было на слуху.
С этой неприятной мыслью она наконец сдалась и тяжело вздохнула. Боже, что за странная ночь. Встреча с Тедом Геррети, как минимум, вошла в десятку самых странных происшествий, а интуитивная реакция на второго телохранителя просто побила все рекорды и в легкую заняла первое место в списке под названием «Не делай этого, подружка».
Телохранители. Проклятье.
Она понимала, что возвращение в родной город, в эпицентр «проступков ее юности», принесет с собой неотъемлемый риск рьяного родительского вмешательства в личную жизнь, но не ожидала, что мать бросится в омут с головой на первом же общественном мероприятии. В Лос-Анджелесе Мэрилин по большей части не трогала ее, лишь пару раз смутила своими неуместными инструкциями. Впрочем, от бизнеса она держалась подальше.
Но это в Денвер, а не в Лос-Анджелесе, она стала неотрывной частью скандальной истории об убийстве сенаторского сына. Истории, связанной с самыми высшими кругами общества, истории, попавшей на первые полосы всех газет. Подобные вещи всегда вызывали взрыв даже самых скрытых родительских инстинктов, а Мэрилин особым вниманием к дочери никогда не отличалась – по крайней мере, до того, как тело Джонатана Трейнора III не обнаружили в переулке «нижнего центра», района, известного также как ЛоДо. В мозгах его сидела пуля, в венах плескался героин, на тыльной стороне ладони был написан номер ее мобильного, а из кармана торчал окровавленный кусок ее выпускного платья.
Против ее желания взгляд снова скользнул к воротам «Ягуар» и на этот раз задержался там.
«Нет», – заверила она себя. Мужчина, исчезнувший среди деревьев, просто не мог быть тем, о ком она подумала. Подросток, угонявший машины, приговоренный к пожизненному заключению за убийство Джонатана Трейнора тринадцать лет назад, просто не мог болтаться по Ботаническому саду, одетый в костюм и попивающий французское шампанское. После двух лет тюрьмы его оправдали, правосудие наконец восторжествовало, но он бы вряд ли появился здесь, так? Сюда его пригласили бы в последнюю очередь.
Но на секунду, на короткую секунду, сердце ее застучало быстрее, и она вспомнила другую горячую летнюю ночь в Денвере. Ей было восемнадцать, она слегка сошла с ума и сильно влюбилась. Она была до смерти напугана насыщенностью ощущений от жизни за гранью, так далеко за гранью, что уже не была уверена, вернется ли когда-нибудь на родную землю. Мальчик был на год старше, дикий мальчик, плохой мальчик, уличный вор, спасший ее. Тот мальчик, которого она любила, никогда бы не убил Джонатана. Но его обвинили в преступлении, а она лишь беспомощно наблюдала за этим со стороны.
Судебное разбирательство стало жалкой пародией, ее молчаливым предательством, за которое она до сих пор ненавидела себя. И знала: он тоже должен был ненавидеть ее за это.
Хокинс осушил бокал шампанского, жалея, что это не скотч, и вздохнул.
Кэт Деккер.
Твою мать.
Она не изменилась. По-прежнему выглядела как неприятности с большой буквы «н»: светлые волосы, глаза цвета морской волны, одежда такая дорогущая, что зубы сводило, – все это вокруг миниатюрной бомбочки, готовой вот-вот разлететься на куски. Это была Катя Деккер – взрыв мозга, посылающий жизнь в ад.
Может, это всего лишь одно большое совпадение – они вдвоем на этой вечеринке. Но его терзали сомнения. Хотя их с Диланом вызвали из Южной Америки определенно не из-за нее. Подобной властью она не обладала и уж точно не потрудилась разыскать его в последние тринадцать лет. Она также не особо беспокоилась, когда его арестовали и бросили в тюрьму, а ведь именно тогда она была нужна ему больше всего.
В очередной раз выругавшись, он пошел по газону, обходя ряд платформ под навесом, украшенных под тропические хижины, и направляясь к палатке поставщика и Дилану, только что пробравшемуся туда.
Проклятье. Если это было совпадением, то о настолько паршивом, явно задуманном злым роком совпадении он еще не слышал. Она явно была частью аукциона: помогала какому-то парню переносить картину, болталась на сцене, украшенной фальшивыми пальмами и переплетенными лианами – как экваториальный лес. Она принадлежала этому миру.
Он – нет.
Дилан поднял глаза и посмотрел на Хокинса, когда тот приблизился к палатке поставщика.
– Увидел нашу проблему? – просил Дилан. Ледяной взгляд иллюстрировал настроение: безумное раздражение, граничащее со взрывом.
– Да. – «Проблема» отлично описывало ситуацию.
– Думаешь, мы здесь из-за нее?
Хокинсу не хотелось бы так думать. Действительно не хотелось бы.
– Ее имени в приказах не было, – сказал он, пытаясь убедить себя наравне с Диланом, знавшим приказы также хорошо.
– Здесь она – самое высокопоставленное гражданское лицо, – ответил Дилан. Его холодные серые глаза обратились к женщине, стоявшей на сцене амфитеатра, и быстро оглядели ее. – Она вообще не изменилась.
Хокинс обнаружил, что против своего желания снова смотрит на нее.
– Нет. Она изменилась. – Он ошибался, впрочем, как и всегда ошибался на ее счет. Она изменилась. Во многом. Ей больше не было восемнадцати, она не была напугана, не была одинока. Сегодня она не была королевой выпускного или бедненькой маленькой богатенькой девочкой – два акта, которые она отыграла на ура – и она больше не лежала в его кровати обнаженной. Но именно такой она была большую часть того безумного месяца, что они провели вместе.
