– Глеб! – затревожилась. – Да как такое забыть-то?
– Поцелуй, так и запомню, – прижал к себе крепче, взором тревожил.
– Глеб, пусти, – трепыхалась, отворачивалась.
– Вернусь без глаза, – пугал, не отпускал от себя.
– Вернешься невредимый, так поцелую, – нашлась с ответом, обрадовалась.
– Зарок?
– Зарок, – не выдержала, засмеялась. – Пусти, изломаешь. Сколь силы-то в тебе?
– Вот сама чуешь, а отпихиваешь. Влада, жених-то какой. Сильный да с глазами, – сам хохотал. – Как хочешь, ведунья, а просто так не уйду. Не обессудь, разлука-то долгой будет.
С теми словами склонился к ней и поцеловал жарко. Владке бы оттолкнуть его, да не смогла, повисла лоскутком в его руках, едва на ногах устояла.
– Влада, – отпустил-то неохотно, со вздохом тяжким. – Дождись.
И пошел с крыльца, как хмельной. Миг спустя, обернулся:
– Ты на вече за меня слово кинула. Не испугалась за Волка Лютого постоять. Пожалела? – ответа ждал, жег взглядом.
Владка едва слышала его, стояла, как во сне: поцелуй разума лишил. Но ответила, не солгала:
– Нет, не жалела. Боль твою приняла, Глеб. Это как недуг, а я его завсегда чую.
Чермный помолчал, а уж потом спросил:
– Так-то глянуть, любовь тоже недуг. Ее чуешь?
И что ответить? Промолчать? Владка знала наверно, что не отстанет, пытать примется. Подумавши, просто кивнула, мол, чую.
– Еще б сама занедужила, так совсем хорошо, – пригладил бороду широкой ладонью. – Завтра приходи провожать. Не явишься, сам к тебе буду.
Повернулся и ушел. Оставил ведунью одну на крыльце под черемухой унимать сердечко трепетливое.
Глава 24
– Ростих, пока Чермный по весям пойдет, ты за его ватагой смотри в оба глаза, – Нежата стоял на стогне опричь ворот Новограда, провожал малое войско, да наказывал ближнику.
– Княже, все сделаю, как скажешь, – поклонился тощий. – Ты б пошел к ним, уговорился, пока Глеба-то не будет.
– Мне лезть в Перуново братство? – ухмыльнулся Скор. – Они Чермному верны, преданы, как псы. С его рук едят, ему токмо и верят. Хорошо ты придумал, Ростих, оставить Глебовых людей в Новограде, а его отправить с нашими. Однако все может извернуться. Мы его воев не уговорим за меня стоять, а он наших под свою руку крепенько возьмет.
– Не тревожься, княже. Всех перегляжу, про всех вызнаю. Найдем, чем переманить и что посулить. Не впервой, – улыбнулся тощий умник, да и отошел тихо, как мышь серая.
Князь остался стоять сам-один: голова высоко поднята, крепкая рука на рукояти меча устроена, корзно, богаче которого и сыскать-то неможно, рдеет на солнце утреннем. Оглядывал Нежата стогну, где провожали малое войско, да радовался силе своей, что вошла в него через Владу…Владушку.
Все удавалось Нежате, все задуманное нынче и исполнилось по раннему утру, когда получил весть от Завида, что тот идет со своей ватагой на Новоград и уговариваться не будет. Тогда и понял Скор, что тем двух зайцев убьет и сам останется чистым перед народом, как слеза дитячья.
Столкнись Глебка с Завидом в поле, так один из них точно голову сложит, а вот кто – дело второе. Любой – и Нежата про то разумел – опасен, не нужен ни ему, ни столу его, покамест некрепкому. Брат-то уговариваться отказался, а Глеб – слишком силен, чтоб доверять. Так пусть боги и решат, кому живь сохранить, а кого увести на Калинов мост. Все на руку, все впрок. Кто в живых останется, так того после рати и сковырнуть нетяжко. Потрепят дружка дружку, а ему, Нежате, только пальцем двинуть и ворог сгинет, будто и не было его.
С таких мыслей и ухмылялся Нежата, приглаживал долгую косу, любовался небом синим, щурился на солнце яркое, что пригревало нынче, суля страду легкую и новь* обильную. Счастливился до тех пор, пока не увидал, как из проулка выходит Божетех, а вслед за ним Влада. Вмиг запечалился, брови изогнул горестно.
Шла ведунья, мягко ступая, будто земли не касаясь. Чермное платье ладно облегало тонкий стан, золотая нить на нем спорила яркостью с долгими волосами, что укрыли спину словно шелк мягкий.
Вздоха не сдержал князь, нахмурился и уперся взглядом в бывшую жену. Любовался, но и ярился. Вторым днем отлуп дала, да такой, что по сей день морозцем обдавало. Знать не знал, сколь сильна во Владке волхва, и сколь много воли в ней, гордости и власти, какими одарили боги.
Промеж того и мужичье взыграло не к месту и не ко времени: хороша до изумления. Манят румяные губы к поцелуям, тонкий стан просит обнять, а грудь высокая, трепетливая – ждет ласки, не таится.
– Княже, сколь ждать-то? – Голос Чермного вытянул Нежату из думок. – Поторапливаться надо. Завид медлить не станет.
Князь обернулся на воеводу своего, оглядел доспех богатый, стать Глебову и бровь изогнул. Непрост Чермный, тем и опасен.
– Ставь дружину на конь, – молвил тихо. – Людей моих сбереги.
– А ты моих не обидь, – Глебовы глаза сверкнули сталью мечной. – Знаю, не доверяешь мне, княже. С того и воев дал чужих. Так ты не опасайся, не тревожься, сдюжу и вернусь.
– Глеб, и в мыслях не было, – врал Нежата, не краснел. – Новоград вперед всего. Тут должны быть самолучшие, а твои-то обучены бою, мечники славные.
– Как знаешь, – ухмыльнулся Чермный, огладил бороду. – Завид вестей не слал? – и смотрел холодно.
– Нет, Глеб, вестей не было, – соврал Нежата. – Видно, далече ходит.
– Видно, далече, – Чермный кивнул, соглашаясь. – На жену глядишь? Что, по сию пору люба? Порвался, нет ли?
– Порвался, – Нежата кулаки сжал. – А все одно, моя. Любит, а стало быть, уговорю. С обрядом иль без, моей и останется.
– Вон как, – Глеб голову склонил к плечу, смотрел прищурившись. – Ну, дело твое. Оставайся, правь людьми. Бывай, княже.
Головы Глеб не склонил, повернулся и пошел к коню. Уж с седла нагнулся к дядьке своему сивоусому и нашептал что-то. Не понравился князю взгляд Вадима Чермного, что бросил на него. Но стерпел, только прищурился зло. А уж потом наново прикипел взором к Владе.
Та стояла тихо за плечом Божетеха, молчала и по сторонам не смотрела. Ему, Нежате, едва поклонилась, но то и понятно – волхвы всегда наособицу, а потому и необидно. Промеж того и мыслишка проскочила, да такая, что Скор печаль свою позабыл.
– Я князь, Влада, – прошептал сам себе, приглаживая косицу. – Позову в свои хоромы, не откажешь. А там уговорю… Любишь, сама сказала, а стало быть, отзовешься мне. Не отворотишься.
А она, как почуяла, огрела взглядом чудным: сверкнули на миг в жемчужных глазах лазоревые искры, ослепили. А потом отвернулась и пошла неторопко к Чермному: Скору наново искры поблазнились – огневые, яркие. Глеб сошел с седла, говорить с ведуньей принялся злобно, яростно, и Влада озлилась: ногой топала, головой качала.
