– Ладно. Позже про то, – Нежата задумался на малое время, потом уж молвил: – Вече, твое слово. Как с Завидом порешим?
И снова ропот по толпе, да речи тревожные:
– Чего решать, коли Завид из Скоров? – хмурился кузнец Строгой. – Нынче голос вечевой тише мыши. Все Скоры решают. И на торгу, и на вече. Крикнут пожалеть, так отпустим зверя, порешат убить – так и будет. Зачем вопрошаешь, коли все решено?
Заволновалась толпа, будто волна пошла высокая. Гул-то недобрый, недовольный.
– Правильно, Строгой! Князь только на стол уселся, а уж весь град под себя подмял. Куда ни плюнь, одни Скоры, – злобился толстяк ткач. – Вчерась с меня две деньги стрясли за место в ряду, а за что? Завсегда по деньге было? Куда вторая пойдет? Скорам в сундук?
– Паньша, ты чего мелешь? – ругался Гостомысл Скор. – Ты вон наторговал сверх меры, так делись с градом!
– Захлопнись, Гостька, – озлился Строгой. – Ты что ль наторговал меньше? Много наделился?
– А что Скоры сидят, что иные родовитые сядут, одна беда! – кричала торговка толстощекая. – Все под себя гребут, ненасытные! Сироту на стол! Чтоб безродный был да ярый!
– Листвяна, кричи на стол Чермного! – завопил дородный мастеровой. – Он изверг! Ни кола, ни двора! А вой истинный, Перунов!
Владка дышать перестала, сей миг почуяв, что беда надвигается.
– Вот и оно, Владка, – Божетех шептал тихо. – Сошлось все, сплелось. Боги молчат, на тебя указывают. Глеб супротив Нежаты, а меж ними ты, горемычная.
– Так что с Завидом, княже? – крикнул посадный с ремесленной сторонки. – Видишь, вече развалилось. Так ты и пореши.
Нежата стоял прямо, молчал. Сам бледный, взор тревожный. Влада разумела, как тяжко ему решать судьбу братову. А вот Глеб не смолчал, вышел перед всеми и молвил:
– Скор Скору не судья. Да и я не судья. А вот боги рассудят, – положил руки на опояску воинскую. – Пусть выходит Завид на бой мечный против меня. То по правде, и по справедливости.
Тишина пала звенящая. Шепотки и те утихли. Через малое время послышался крик:
– Любо!! Любо, Глеб! Пусть боги рассудят!
И покатилось волной!
– Любо!!! Любо!!!
У Владки сердчишко в пятки укатилось. Завид смеялся зверски, Нежата молчал, а Глеб и бровью не дрогнул. Стоял, будто сиял огнем Перуновым. Ведунья против воли любовалась, видела и смелость его, и силу. А промеж того и правду за ним чуяла. Потом и вовсе румянцем залилась, когда Чермный кинул на нее взгляд горячий.
– Добро! – прокричал Нежата. – Пусть боги судят. Завид, меч поднимешь?
– А то как же, братка, – ухмылялся жуткий. – Правым* выйду, так отпустишь меня на все четыре стороны. Вон ее мне с собой отдашь, – указал на Владку. – Надолго-то не возьму, бабы обузой. Вторым днем верну.
И хохотал дико, щерился псом, морщил узкий лоб. Влада вздохнула раз, другой, а потом вышла из-за спины Божетеха и заговорила, будто кто приневолил:
– Раньше времени не радуйся, Завид, – и сказала тихо, а услыхали все. – Если воевода тебя не зарубит, так я расквитаюсь.
Собрала силушку и уставилась на дикого. Тот сморгнул, попятился и едва не упал. Смешки пошли по толпе, шутки посыпались обидные.
– Нежить, – прошипел Завид.
– Волхва, – Влада едва на ногах стояла, но голову высоко держала.
Завид примолк, выпрямился и оправил широкую опояску. На Владу более не глядел, только лишь на Глеба, что вытянул долгий меч, и встал посреди стогны.
Гостомысл Скор подошел к сроднику и протянул чекан, а потом уж отступил за круг людской, оставил в середке двоих – Глеба и Завида.
Глава 26
Пока Оська подавал щит, пока принимал доспех и рубаху, Глеб смотрел на Владу. Та стояла за плечом Божетеха и смотрела вперед себя, будто не в явь глядела, а за мост Калинов.
Тревожился Чермный, брови супил, чуял, что беда с Владой, а вот какая, разуметь не мог. Ведуничка красой цвела невиданной, но будто инеем подернутой. Лик белый, глаза с лазоревым проблеском, брови гордые, губы румяные, а щеки бледные. На миг показалось, что развеется любая, как туман по утру.
Торопился Глеб в Новоград, тосковал о ведунье с весны дурманной. Вспоминал Владу, все ее улыбки: и скупые, и отрадные, и робкие. Поцелуи безответные, вздохи ее печальные. А увидал, так и вовсе затрепыхался. Ярился на вече, что гудело, и на Завида, что потрясал топором даденым и щитом немалым. К Владе хотел шагнуть, обнять и согреть. Чуял, что зябко ей, бесприютно.
– Глеб, – Оська помог продеть руку в столбцы, – не наскакивай. Лоб в лоб не иди. Здоровый кабанище. Завидка вой грозный, а тут еще за живь свою хлестаться вышел. Вызверится.
– Осьма, ступай, – Глеб встал супротив Завида.
Тот взрыкнул да и пошел вкруг Чермного – пугать, прилаживаться. Толпа криком захлебнулась, визгом зашлась! А Глебу-то шум не помеха, иное высматривал.
Завид крался, чеканом помахивал, заходил спиной к солнцу, чтоб в нужный миг не ослепило. Щерился, пугал рыком дурным, тем, что варяги из себя давили, когда на сшибку шли. Щитом играл, силы не берег, в том и узрел Глеб выгоды для себя.
Меж тем Завид принялся стукать – да сильно – топором по щиту: стращал, руку не жалел. Волком раненым зарычал, завыл. С того толпа попятилась, сжалась, будто стала одним многоголовым туловом: дышала слышно, поскуливала, ожидая крови и смерти, подарка Моране.
Глеб отвел подалее руку с мечом, будто позвал Завида, а тот и кинулся. Вой-то огромный, а наскок его – быстрый. Чермный щит подставил, да через миг и разумел – раскололся! Располовинился да слез с руки, как кожа с гадюки. Стукнулась глухо бляха щита* оземь, да и осталась лежать в пыли меж деревяшками. Ярый Завид, злой и сильный!
Пришлось Чермному отойти подале от ревущего Завида, да изготовиться наново. Ждать того мига, когда у ворога от ярости разум затуманится.
– Что, Глебка?! – надсаживался Завид истошным криком. – Порты обмочил?! Погоди, кровь пущу, так весь зальешься!
И опять бросился, будто в омут прыгнул! Чекан Завида блеснул лезвием, подмигнул, посулил Моране подарок! Глеб увернулся, так и не подняв меча. Разумел, что такой-то бой взъярит злыдня, прикроет злобливой пеленой глаза. Не прогадал!
– Мухрый! – кричал ополоумевшй Завид. – Стерво гнилое!
И снова наскакивал, да грозно, яростно! Глеб вился вкруг Завида, меча не вскидывал, глаз с ворога не спускал.
– Воевода, бейся!! – из толпы голос визгливый.
Чермный думки свои свернул. И гневливые, и те, которым поперек была жадность людская до чужой кровушки. Одного хотел – сквитаться с Завидом за Усады, да за жизни многие, что унес его чекан.
– Гниль трусливая! – Завид наскочил, поднял руку с топором, да чуть щит отвел.
