– Божетех, а ты не много ль хочешь, а?! – осердилась рыжуха. – И печево тебе, и смирение. А мне-то что? Измывательства твои? За то, что приветил в своем дому благо дарю, еще и каждый день снеди метаю на стол! А вот за ругательства плати! Сколь дашь? Давай-ка так, полденьги за рыжуху, деньгу за всякое бранное слово, что с твоего языка соскочит!
– Добро, – согласился волхв, подвинулся на лавке, давая место Исааку, что вошел в гридню, прыснул смешком и уселся рядом. – А с тебя полденьги за каждый крик и по деньге за руки в боки. Вот не люблю я строптивых молодок.
– Разбежался! – Беляна тут же уперла руки в бока.
– Каждый при своем останется, так надо ли торг вести? – подал голос черноокий.
– А ты помолчи! – В один голос осадили Исаака волхв с рыжухой.
– То молчи, то говори, – черноокий махнул рукой на спорщиков. – А хороший сегодня день. Сухо, жарко. Красавица печаль свою отпустила, слёз больше не льёт.
Все трое оглянулись на Владку. Та вздрогнула и обернулась, увидев три пары глаз, глядевших на нее. Волховские, с подначкой и добрым потаенным смехом, ехидные рыжухины, с теплом и сестринской заботой, а послед черные вдумчивые и приветливые очи Исаака.
– А вот скажи мне, бесстыжая, чем баба отлична от девки? – Божетех игреливо подпихнул рыжую в бок.
– Во как, – хохотнула Белянка. – Космы седые, поперек себя шире, а все туда же, о бабах.
– Не лайся! Отвечай, коли спрашиваю!
– Знамо чем, – рыжая брови возвела, будто задумалась об отрадном. – Девка токмо догадывается, а баба – радуется.
– Вон как, – хмыкнул Божетех, пригладил бороду долгую. – А ведь знал я, что все рыжие бесстыжие!
– Чегой-то только рыжие? – Белянка и не растерялась вовсе. – Всякие! Особо, когда милый обнимет. Ты, волхв, чай, тьму лет такого-то не пробовал. Сидишь как сыч одинокий и в колодезь свой окаянный поплевываешь!
– Нет, – снова встрял Исаак. – По зиме приходила в хоромы Донька, Званова вдова. Так …
– Ах ты болтун византийский! – затрепыхался толстопузый. – Зенки твои чернючие! Все углядел, морда!
– Не глядел я, хозяин, только слышал, – Исаак голову опустил.
– Чего? Чего слышал-то? – Белянка глаза выпучила от любопытства.
– Исаак! – прикрикнул волхв. – Язык отрежу!
– Отрежет он, гляньте! – рыжая принялась лаяться. – Сколь парню еще в челядинцах бегаться? Владка ж просила, чтоб от неволи избавил! Княжьей невесте не отказывают!
Влада улыбнулась, пошла к троице и пристроилась с края лавки:
– Отпусти Исаака, дяденька. Пусть идет, куда хочет. А ежели люб ему Новоград, так тут осядет, – повернулась к черноокому. – Чего сам желаешь?
– Я бы при тебе остался, красавица. Где ж еще мой дар пригодится? – и смотрел тревожно.
– Тьфу, нелюди! – Божетех трепыхнулся встать, да видно лень пересилила, оставила толстопузого нежиться на лавке, греться на солнце, что бросало жаркие закатные лучи в гридню. – Да иди! Ступай за ведуньей! Что я, зверь какой?
– Дядька, вот не брехался б ты, так и совсем хороший стал, – Беляна сунулась обнять волхва. – Да и не старый еще, глазюки вон как горят.
– Ой, лиса, – Божетех обнял рыжуху, прижал к себе. – Белянка, взять что ль тебя в жены? Ладная ты стала, круглявая. Глядишь, к зиме пузо не меньше моего отрастишь. На мягком-то знаешь как хорошо?
Все четверо зашлись смехом. Белянка хохотала громче всех, и не спешила оттолкнуть от себя волхва, что прижимался к молодке, счастливился.
Влада утерла смешливые слезы со щек и снова в окошко поглядела. Солнце закатное красило небо багрянцем, но висело высоко, не хотело покидать сини небесной, не желало пособить Владке.
– Ступай, – Голос Божетеха, тихий и строгий, заставил ведунью вздрогнуть. – Ступай, недалече Глеб. Там подождешь, инако хоромы мои вспыхнут. Кыш!
Владку будто ветром снесло с лавки, кинулась к дверям, а там уж обернулась. Увидала все те же глаза, а промеж того и улыбки ехидные. Вослед и слова полетели:
– Владка, тебя поутру ждать или как? – рыжая смеялась в голос. – Уж весть пришли, где искать-то?
– Надо обережное слово вкруг хором поставить, – Божетехово пузо тряслось от хохота. – Сила вырвется, дом разметает. Ох, не могу…
– Постой, красавица! – Исаак бросился мимо Владки, протопал по сеням и вернулся вборзе. – Возьми, князю на руку повяжи, – протянул алую ленту. – Видел однажды у германцев. Обычай такой.
– Благо тебе, – Влада взяла ленту, повязала на опояску и поцеловала черноокого в лоб.
Тот оробел, а уж потом расцвел белозубой улыбкой и кивнул.
– Ступай, сколь еще тебя гнать? – Божетех опять принялся хохотать.
Влада поклонилась всем троим и выскочила в сени, а уж оттуда в дурманный летний вечер, что накатывал на городище, укрывал темнотой, тревожил и толкал людей выходить из домов, радоваться Яви.
Жаль, не слыхала ведунья разговора, который затеяли домочадцы.
– Беляна, Исаак, садитесь опричь, – Божетех хмыкнул. – Сейчас и укроем пологом рощицу, чтоб не лезли всякие, не попали под Владкин пожар. Нынче ночь Лады Пресветлой, чую весной много деток в Явь повыскавивает по всему Новограду. То добрый знак, городище возродится, вздохнет привольно.
– Ой, батюшка Род! – рыжая приложила ладони к щекам. – Ужель Влада понесет?
– Дурка, – ругнулся волхв без злобы. – Ее время еще не пришло. Но шепчут боги, что вскоре. Рыжая, помолчи хоть миг! Дай с пологом порешу!
Ничего из того Влада не слыхала, бежала в рощу и ног под собой не чуяла. На небо глядела темнеющее, на сосны, что тянулись вверх, словно клали требу невиданному богу. Говорили с ним, поскрипывали корой, плакали прозрачными смоляными слезами. Волхов мерцал вдалеке, нес свои воды, не оглядываясь, не чуя ни времени, ни горя людского, ни его счастья.
Быстроногая ведунья остановилась на бережку, перевела дух и огляделась. Стоять одной в рощице и горько было, и отрадно. Красота яви окутала, сплелась с Владой, подарила мигом, да тем, что до конца жизни не позабудешь. Так бы и стояла в задумчивой неге, если б не услыхала голоса:
– Кудим! – Глеб ругался. – Домой ступай! Жёнка ждет, дети! Чего ты ко мне смолой прилип?
– Княже, так нет у меня жёнки. Вторую зиму вдовый. Сын Леська уж сам с усами, здоровый вымахал, косматый, как чудище. Молчит все, ухмыляется.
Влада спряталась за ствол сосновый, улыбалась, глядя на Глеба и его злобно изогнутые брови.
– Да что ж за наказание, – Глеб вздохнул тяжко, оглянулся. – Сын при жене? Может, внуки у тебя есть, а?
– Не сыскал еще жены. Разборчивый аж до трясучки. Абы к кому не полезет, – вздыхал Кудим, жалился.
– Ну так вот тебе моя воля, – Глеб приосанился. – Вторым днем жди меня на подворье. Такую деваху приведу, что возрадуешься и в ноги мне поклонишься. Рыжая, веселая, да не безмозглая. Купечествует, наилучшие пряники во всем Новограде. Вмиг дом твой повеселеет, верь мне.
