Аттерсон попробовал возражать, но Пул перебил его.
– Ах, сэр! – воскликнул он. – Что ж, по-вашему, я не узнаю хозяина, прослужив у него двадцать лет? Что же, по-вашему, я не знаю, до какого места достигает его голова в двери кабинета, где я видел его каждое утро чуть ли не всю мою жизнь? Нет, сэр, этот в маске не был доктором Джекилом. Одному Богу, известно, что это была за тварь, но это был не доктор Джекил; и я знаю, что произошло убийство.
– Пул, – сказал нотариус, – раз вы утверждаете подобные вещи, я обязан удостовериться, что вы ошибаетесь. Мне очень не хочется идти наперекор желаниям вашего хозяина (а это странное письмо как будто свидетельствует, что он еще жив), но я считаю, что мой долг – взломать эту дверь.
– И правильно, мистер Аттерсон! – вскричал дворецкий.
– Однако возникает новый вопрос, – продолжал Аттерсон. – Кто это сделает?
– Мы с вами, – мужественно ответил дворецкий.
– Прекрасно сказано, – воскликнул нотариус. – И чем бы это ни кончилось, я позабочусь, чтобы вы никак не пострадали.
– В лаборатории есть топор, – продолжал Пул, – а вы, сэр, возьмите кочергу.
Нотариус поднял это нехитрое, но тяжелое оружие и взвесил его в руке.
– А вы знаете, Пул, – сказал он, глядя на дворецкого, – что мы с вами намерены поставить себя в довольно опасное положение?
– А как же, сэр! Понятное дело, – ответил дворецкий.
– В таком случае нам следует быть друг с другом откровенными, – заметил нотариус. – Мы оба говорим не все, что думаем, так выскажемся начистоту. Вы узнали эту замаскированную фигуру?
– Ну, сэр, эта тварь бежала так быстро, да еще сгибаясь чуть не пополам, что сказать точно я не могу. Но если вы хотели спросить, был ли это мистер Хайд, так я думаю, что да. Видите ли, и сложение такое, и проворность, да и кто еще мог войти в лабораторию с улицы? Вы ведь не забыли, сэр, что у него был ключ, когда случилось то убийство. И мало того! Я не знаю, мистер Аттерсон, вы этого мистера Хайда встречали?
– Да, – ответил нотариус. – Я однажды беседовал с ним.
– Ну, тогда вы, как и все мы, наверное, замечали, что есть в нем какая-то странность… отчего человеку не по себе становится… не знаю, как бы выразиться пояснее, сэр, – вроде как сразу мороз до костей пробирает.
– Признаюсь, и я испытал нечто подобное, – сказал мистер Аттерсон.
– Так вот, сэр, – продолжал Пул, – когда эта тварь в маске запрыгала, точно обезьяна, среди ящиков и кинулась в кабинет, я весь оледенел. Конечно, я знаю, что это не доказательство для суда, мистер Аттерсон, настолько-то и я учен. Но что человек чувствует, то он чувствует: я хоть на Библии поклянусь, что это был мистер Хайд.
– Да-да, – ответил нотариус. – Я сам этого опасался. Боюсь, эту связь породило зло, и сама она могла породить только зло. Да, я верю вам, я верю, что бедный Гарри убит, и я верю, что его убийца (для чего, только Богу ведомо) все еще прячется в комнате своей жертвы. Ну, да будет нашим делом отмщение. Позовите Брэдшоу.
Лакей тотчас явился, бледный и испуганный.
– Возьмите себя в руки, Брэдшоу, – сказал нотариус. – Я понимаю, что эта неопределенность измучила вас всех; но теперь мы намерены положить ей конец. Мы с Пулом собираемся взломать дверь кабинета. Если все благополучно, ответственность я возьму на себя. Но если действительно что-то случилось, злодей может попытаться спастись через черный ход, поэтому вы с мальчиком возьмите по крепкой палке и сторожите его на улице у двери лаборатории. Мы дадим вам десять минут, чтобы вы успели добраться до своего поста.
Брэдшоу вышел, а нотариус поглядел на свои часы.
– А мы с вами, Пул, отправимся на свой пост, – сказал он и, взяв кочергу под мышку, вышел во двор.
Луну затянули тучи, и стало совсем темно. Ветер, проникавший в глубокий колодец двора лишь отдельными порывами, колебал и почти гасил огонек свечи, пока они не укрылись в лаборатории, где бесшумно опустились на стулья и принялись молча ждать. Вокруг глухо гудел Лондон, но вблизи них тишину нарушал только звук шагов в кабинете.
– Оно расхаживает так все дни напролет, сэр, – прошептал Пул. – Да и почти всю ночь тоже. Перестает, только когда приносят от аптекаря новый образчик. Нечистая совесть – лютый враг покоя! И каждый этот шаг, сэр, – капля безвинно пролитой крови! Послушайте, послушайте, мистер Аттерсон! Внимательно послушайте и скажите мне, разве это походка доктора?
Шаги были легкие и странные – несмотря на всю их медлительность, в них была какая-то упругость, и они ничуть не походили на тяжелую поступь Генри Джекила. Аттерсон вздохнул.
– И больше ничего не бывает слышно? – спросил он.
Пул многозначительно кивнул.
– Один раз, – сказал он, – один раз я слышал, что оно плачет.
– Плачет? Как так? – воскликнул нотариус, внезапно похолодев от ужаса.
– Точно женщина или неприкаянная душа, – пояснил дворецкий. – И так у меня тяжко на сердце стало, что я сам чуть не заплакал.
Тем временем десять минут истекли. Пул извлек топор из-под вороха упаковочной соломы, свеча была водворена на ближайший к лестнице стол, чтобы освещать путь штурмующим, и они, затаив дыхание, приблизились к двери, за которой в ночной тиши все еще раздавался мерный звук терпеливых шагов.
– Джекил, – громко воскликнул Аттерсон, – я требую, чтобы вы меня впустили! – Ответа не последовало, и он продолжал: – Я честно предупреждаю вас, что мы заподозрили недоброе и я должен увидеть вас – и увижу. Если не добром, так силой, если не с вашего согласия, то взломав эту дверь!
– Аттерсон! – раздался голос за дверью. – Сжальтесь, во имя Бога!
– Это не голос Джекила! – вскричал Аттерсон. – Это голос Хайда! Ломайте дверь, Пул!
Пул взмахнул топором, все здание содрогнулось от удара, а обитая красным сукном дверь подпрыгнула на петлях и замке. Из кабинета донесся пронзительный вопль, полный животного ужаса. Вновь взвился топор, и вновь затрещали филенки, вновь дверь прогнулась, но дерево было крепким, а петли пригнаны превосходно, и первые четыре удара не достигли цели; только после пятого замок расскочился, и сорванная с петель дверь упала на ковер в кабинете.
Аттерсон и дворецкий, испуганные собственной яростью и внезапно наступившей тишиной, осторожно заглянули внутрь. Перед ними был озаренный мягким светом кабинет: в камине пылал и что-то бормотал яркий огонь, пел свою тоненькую песенку чайник, на письменном столе аккуратной стопкой лежали бумаги, два-три ящика были слегка выдвинуты, столик у камина был накрыт к чаю – более мирную комнату трудно было себе представить, и, если бы не стеклянные шкафы, полные всяческих химикалий, она показалась бы самой обычной и непримечательной комнатой во всем Лондоне.
Посреди нее на полу, скорчившись, лежал человек – его тело дергалось в последних конвульсиях. Они на цыпочках приблизились, перевернули его на спину и увидели черты Эдварда Хайда. Одежда была ему велика – она пришлась бы впору человеку сложения доктора Джекила; вздутые жилы на лбу, казалось, еще хранили биение жизни, но жизнь уже угасла, и Аттерсон, заметив раздавленный флакончик в сведенных пальцах и ощутив в воздухе сильный запах горького миндаля, понял, что перед ним труп самоубийцы.
