– Так как же…Взять и пойти? – Ольга и навовсе растерялась, руки повесила. – Полно, вспомнит ли меня? Уж два года тому, как виделись.
– Вот и узнаешь! – притопнула ножкой боярышня. – Оля, сей миг ступай, пока темень не пала. Инако не пущу к ратным одну. Иди, иди, родимая, не жди и не оглядывайся!
Бросилась к посестре и едва не силой поворотила к дверце, подтолкнула крепенькой ручкой в спину.
– Ленушка…боязно, – прошептала Оля.
– Лучше миг побояться и все вызнать, чем всю жизнь локти кусать и угадывать, забыл ай нет, – сказала и бросилась к лавке. Ухватила нарядный плат свой, на плечи Олины накинула. – Возьми нето, пусть увидит твою красу и наряд пригожий. Ступай, ступай же!
Оля и пошла. Брела, как в тумане каком. Едва зашла в ложницу, так и вовсе остановилась. Руки вдоль тулова повесила, плат Еленкин с плеч уронила. Все ждала чего-то, все думала, а уж потом спохватилась, накинула зипунок заячий и выскочила да подворье.
Снег-то перестал сыпать, солнце проклюнулось предзакатное яркое. Залило, разукрасило сугробы багрянцем ярким: и красиво, и страшно. Прямо как у Оли на душе – отрадно и боязно. Постояла недолго, вздохнула глубоко и отправилась к ратной избе.
Шла торопко, а сердце еще быстрее стучало. Щеки румянились, глаза сверкали, а коленки тряслись. Уйти-то далеко не успела, едва не упала, когда услыхала дорогой голос:
– Ольга? Ты ли?
Павел стоял посреди утоптанной тропы: шапка меховая ладная, тулуп нараспашку. Высокий, статный, до того красивый, что Оля и дышать перестала. Вмиг завертелось в ней давно позабытое.
– Здрав будь, Павел, – поклониться-то поклонилась, но едва не упала.
– Узнала. Надо же… – глаза его ясные сверкнули то ли обидой, то ли радостью. Оля не разумела.
– Как не узнать…
– Как живешь? Здорова ли? – спрашивал, а голос-то как неживой.
– Здорова, Павел. Спаси тя, – Оля и сама говорила негромко, едва не шептала. – Ты, я слыхала, теперь у Терентия Зотова десятником?
– Десятником, Оля.
И умолкли оба. Оля все думала, что говорят не о том, не о важном. Все силилась слов найти, обсказать ему что-то, а что и сама не разумела. И вовсе потерялась бы, но припомнила слова Еленкины о счастье своем и о том, что никто его не поднесет запросто так. Вздохнула поглубже и спросила:
– Я думала, что ты позабыл меня. А ты увидал, да припомнил.
Она молчал, с того Оленьку кидало то в жар, то в холодок. А малое время спустя, ответил:
– Позабыл? Я бы и рад, но кто бы сказал, как забыть-то. Токмо сердце себе вырвать да псам дворовым скормить. Оля, ты не опасайся, я знаю, что не люб тебе. Докучать не стану. Увидал тебя тем и счастлив, – поклонился урядно и собрался идти.
Оленька глаза-то распахнула во всю ширь, стояла дурёхой. Слова растеряла, мысли врассыпную. Опомнилась уж, когда он отошел на десяток шагов. Затрепыхалась и вослед бросилась.
– Павлуша! – голос-то взвился, зазвенел средь сугробов высоких.
Он и остановился, поворотился к ней и в глаза глянул. Оля и не выдержала, бросилась к нему, прижалась крепко, голову на широкую грудь уронила. И сей миг задышала вольно, будто ожила.
– Оля…Олюшка… – А она и не ответила, только почуяла, как руки его крепкие обняли и прижали накрепко.
Глава 22
– Светлана Ивановна, слышишь ли? – Еленка надевала теплый зипун, кричала тётке из сеней. – Я за Лаврушей в скит. До темени вернемся.
Добрая тетка выглянула из малой гридни, улыбнулась светло, как умела только лишь она.
– Иди, лапушка, иди. Петруше скажи, жду его. Кликни Агашу, вели на стол собирать. Я видала из оконца, она на двор пошла.
Елена кивнула, не глядя, и вышла на морозец предвечерний. На крылечке встала, огляделась, да и заметила опричь высокой березы две макушки: Олину – в нарядном подаренном плате – и Павлушину. Стояли близехонько, а с того Елена улыбнулась. Правда, не весело, не отрадно.
Утресь, когда Зотовские притекли, встречала их на крылечке, как и должно боярской дочери. Терентия приветила урядно, а уж потом увидала Павла. Вроде и не думалось о нем долгонько, а все одно, сердечко подпрыгнуло, застучало-забилось.
Павлуша боярышне поклонился, смотрел внимательно, но так, словно хоромы разглядывал или иное что-то: неживое, неблизкое. Еленка и не удивилась, знала поди, что не о ней тосковал два года тому. Но и девичье взыграло! Ужель непригожа? И сей миг на ум пришли думки о Власии. Тот смотрел инако, да так, будто никого другого и не замечал. И улыбался тепло, и брови гнул, изумляясь токмо ей одной.
Елена слушала дядьку Терентия, а сама на Павла поглядывала, примечала много того, чего не видала раньше. И стать не та, что у Власа, и взор иной, словно не глубокий, не вдумчивый. А уж когда разумела, что вспоминает о женихе бывшем, так и навовсе осерчала. Ведь сколь дён вразумляла себя самое, что место ее опричь брата, что участь ее решена, а тут на тебе. Все мысли о зловредном, все думки о нем. Едва вслух не заругалась, мол, кыш, отцепись.
А он и не отцеплялся! Лип смолой, будто заставлял помнить о себе. С того Еленка впадала в тоску непонятную, становилась задумчива. Одним днем выискала подарок боярича – Ладинец – да и надела на шею. И не абы как, а так же, как и сам Власий носил. Перекинула под косу и ходила. Оберег старый бился о спину, холодил, но боярышня носила. Чуяла в том странную отраду. Еще отраднее стало, когда Терентий поведал, что боярич жив и здоров, и Елене легко стало, а все потому, что тревожилась о зловредном, боялась, что посекут.
– Да что ж такое? – засердилась Еленка, головой тряхнула и сошла с крылечка. Походя, крикнула Агаше, чтоб готовилась к приходу Лавра и пошла к озеру.
Хрусткий снег под ноги ложился, веселил путь боярышни. Широкое мерзлое Череменецкой озеро встретило тишиной, благостью светлой, а потому Еленка и не устала вовсе, пока шла к островку, на котором скит стоял. Издалека приметила поселенцев, что собирались в часовенку малую на службу. Топтались сердешные, ждали обряда, что творил всякий вечер мудрый Алексий.
– Явилась? – глубокий голос заставил Елену обернуться.
Алексий стоял возле крайнего малого домка, что промеж послухов называли кельей. Высокий, крепкий не ветхий еще муж, но поживший. В простом одеянии бурой ткани, перетянутом вервьем.
– Здрав будь, – Еленка поклонилась поясно, глаза опустила и ждала слова старца.
– Увидал тебя, Елена, издалече. Идешь, будто ношу тяжкую несешь. Ай, случилось что?
– Нет, все гладко. Вести отрадные. Я за братом. Заберу его сей день, в дом сведу. Боле прятать не надобно.
– Стало быть, прощаться вскоре? – Алексий шагнул ближе. – Ну того я ждал. А вот что с ношей твоей? Говори нето.
Елена задумалась. Шла не просто так, а за разговором. Потопталась, не зная, куда глаза прятать от мудрого, куда руки девать. А потом вздохнула и начала:
