– Спаси тя, – приняла подношение, спрятала с улыбкой за поясок.
– Еще просил сказать, что токмо ради тебя взялся за работу. Иному бы не простил. – Послух глянул на Елену вопрощающе, но тут же и опустил глаза, видно понял, что любопытствуя грешит. – Пойду я.
– Постой. Может горячего? Или поешь хоть? – захлопотала Еленка, поманила за собой в домок.
– Благодарствуй. Не могу. Служба вскоре, – повернулся и пошагал божий человек к скиту святому. Еленка смотрела ему вослед, все понять силилась, как понял человек, где ему место? Как угадал судьбу свою?
Оленька вышла на крыльцо, ухватила посестру за руку и уж вести хотела со двора, но обеих остановил дядька Пётр, что выскочил на мороз в одном кафтане:
– Куда собрались? – сердился?
– Дяденька, мы недалече. Токмо до ратной избы пройтись, – залепетала Ольга.
– До избы? – брови рассупил, улыбнулся. – Знаю я те избы. Не инако к Павлушке? Ну что ж, дело хорошее, тем паче, что к свадьбе идет. Гуляй, пока радость в том есть. А ты, Елена, вертайся поскорее, – подмигнул дюже хитро, будто тая чего-то.
– Я недолго, – кивнула Еленка и потянула за собой смущенную Олюшку.
Крещенские морозы крепкие, звонкие. Снег под ногами не скрипит – поёт! Сугробы высокие белизной слепят, а кое-где и голубым отдают. Предвечернее солнце яркое, но будто ледяное. А холод бодрит, красит щеки гладкие румянцем, да и ногам скучать не дает. Понукает идти торопко, чтоб не промерзнуть, не дрожать листом осиновым.
Девушки шли весело, будто дышали легче, вольнее. Наверно с того и заулыбались, а потом и навовсе засмеялись.
– Здравы будьте, – Павел вышел из-за куста заснеженного. – А я думаю, кто так щебечет? Не инако птицы райские, – поклонился, да и улыбнулся светло.
– И ты здрав будь, Павел, – просияла Еленка. – Ты чего прячешься? Ольгу стережешь? Так вот она, получай. Я пойду ужо, но прежде слово дай, что не обидишь посестру мою.
– Как можно, Елена Ефимовна? – Павел глядел на Олю счастливо. – Скорее сам себя обижу, токмо не ее. Ты уж скажи, боярышня, когда с места стронемся? В Зотове ворога нет, так чего ж в чужом-то дому сидеть?
– Торопливый ты, – засмеялась Еленка. – Тронемся вскоре, об том не беспокойся. Вот дождемся боярича Сомова и тогда уж.
– Стало быть, совсем скоро, – Павел хитро улыбнулся, будто утаил чего-то, а потом шагнул к невесте своей румяной, взял под локоток. – Мороз-то нынче, а? Истинный, Крещенский.
Елена кивнула, да и пошла себе восвояси. Поняла, что докучает, мешает тем двоим, видела, как очи их сияют, как улыбки на губы наползают. Шла неторопко, знала поди, что в дому ей печально будет, одиноко, что мысли станут одолевать нехорошие. С того и улыбку утратила, и голову опустила.
Остановилась уж у угла хоромцев. Встала и засмотрелась на закат яркий.
– Вон как значит. Жених во двор, а невеста со двора? Рябинка, а ведь ждать обещалась, – голос прозвучал в тишине громом. – Здорова ли? Не тревожит боле рана?
Еленка подскочила, обернулась и Власия увидала: шуба волчья нараспашку, шапка на голове богатая, глаза блескучие, яркие!
– Влас! – бросилась к бояричу, обняла крепко. – Вернулся! Что ж так долго?
– Гляди-ка, скучала, – обвил руками, прижал к себе, согрел теплым дыханием шею Еленкину. – Рябинка, ежели б я мог сам себе смерть выбирать, просил бы, чтобы ты меня задушила обнимая. Вот прямо как сей миг.
– А тебя и задушить мало, – опомнилась, отступила и руки убрала за спину. – Ты где был?! – сама смотрела в лицо дорогое, примечала и взгляд счастливый, и улыбку нежную, а уж потом увидала красные сапожки, что висели на плече боярича, связанные веревочкой за голенища. – Ой…Влас…а это что? – задохнулась от нежности, поняла уж – для нее подарок.
– Елена, да ты меня ли ждала? – улыбался белозубо. – Так-то поглядеть, сапогам больше рада. На обновку смотришь-сияешь, аж завидно становится. – Взглядом таким подарил, что щеки Еленкины полыхнули румянцем, а сама она оробела как-то.
– Так ведь ты привез, не иной кто. С того и радуюсь, – прошептала.
– Значит, дорог не ценой, а тем, кто дарит? – подошел близко и в глаза заглянул. – Тогда и ты меня одари, Рябинка.
Скинул сапожки с плеча, подал боярышне, а она приняла, прижала к груди и прошептала:
– Спаси тя, боярич. Век не забуду. Что ж тебе в ответ?
– Я эти сапоги, Елена, сам не забуду. Верь, достались непросто. Целый день по Луге носился, искал по ножке. Чаю, угадал, – и шагнул уж к девушке, а та…
– Целый день? Власий, ты целый день сапоги искал?! Зачем мне они, забери! Глупый ты! Лучше бы приехал поскорее! – хотела бросить подарок в снег, но не смогла отчего-то.
– Рябинка, тебя хотел порадовать, – вроде как оправдывался.
– Не надо мне такого…Мне ничего не надо, только чтоб ты был… – сапожки обронила, заплакала и снова кинулась обнимать Власа.
– Ну что ты… – целовал щеки соленые. – Что ты… Здесь я, с тобой. Да что ж за наказание? Я и рад, как щеня, и слезами готов залиться. Эдак я до свадьбы издохну. Что? Не веришь? Вон сердце бухает, как дурное, едва не выскакивает. И все через тебя, окаянная. Рябинка, любая, не плачь. Вот знать не знал, что невеста у меня плакса. Сей миг верни сварливицу мою!
Так выговаривал, так утешал, что Еленка против воли улыбнулась:
– Гляди, накличешь. Сейчас как начну ругаться, – пугала, а сама тянулась к нему, подставляла личико румяное, поцелуев ждала.
– Того и прошу, – он и целовал. – Обещался же целовать всякий раз, как скверное скажешь.
– Вон как. Токмо по обещанию? – оттолкнула боярича, уперлась в грудь широкую ладошкой да в глаза посмотрела игреливо.
– А как же, – наново ехидничать принялся, шапку лихо заломил и выпрямился горделиво. – Мое слово крепкое, боярское.
– Правда? – сложила руки на груди и бровь изогнула. – Ну что ж, услыхала я тебя, Власий Захарович. С сего мига ни одного дурного слова тебе не скажу. Ты уж не бойся, не стану обещанием тебя казнить.
– Вот спаси тя, Елена Ефимовна, на добром-то посуле, – поклонился шутейно. – Токмо мало я верю в твою покорность. Разумею, что целовать мне тебя и целовать.
– Не веришь? Власий, я ведь дочь боярская, цену своему слову знаю. Упрямиться могу хоть тьму лет. Ты уж не серчай, но быть тебе не целованным на веки вечные. Ну, ежели только иную невесту себе не приглядишь, – выпрямилась гордо, высверкнула синими очами.
– А и добрая ты, – ответил взглядом блескучим. – Так хочешь меня другой отдать? Ну что ж, твое слово, за тобой и дело. Может, сама мне и сыщешь? Сосватаешь?
– Ты, чай, сам не безглазый. Авось найдется охотница на тебя, медве… – и запнулась, поняла, что слово скверное едва с языка не соскочило.
Власий прищурился да брови изогнул:
