Церковка маленькая, худая. Бревенчатое нутро потемнело, пожухло, лики святых со старых икон смотрели строго, будто укоряли в том, что радость Власиева не к месту и не ко времени. Однако боярич прятал в усах улыбку, гнул брови, чтоб не смотреться дурнем перед попом Виталием и соблюсти обряд.
Вот уж и слова молитвы сказали в лад, и пошли вокруг аналоя рука об руку, показали Господу вечность союза своего. Свечи венчальные отдали служке, что протянул кусок парчи богатой, принял в нее еще теплый воск. А потом и получили благословение, став мужем и женой перед Богом.
Власий и сам не знал, отчего так руки дрожат, когда потянулся снять покров с лика невесты, одарить ее поцелуем. Поднял ткань шитую, воздел повыше и заглянул в глаза любой, единственной. Всего ждал! И смущения, и слез, и робости, а того и не увидал. В глаза ему смотрела прямо, головы стыдливо не клонила, а во взгляде свет неземной! Тепло в нем, радость и посул горячий. В тот миг и понял все разом – приняла долю свою, признала мужем навечно, тем и счастлива. Помнил он слова ее сердечные о том, что пойдет за ним везде, но токмо сейчас в этой старой неказистой церквёнке разумел, что получил все, чего ждал от жизни земной, все, что могла дать ему судьба. Елену Зотову, упрямицу и сварливицу, а вместе с ней и силу, что влила в него щедро, повернула его жизнь иным боком. Заставила вершить дела, о которых и мыслить не мог ранее. А через них и чин полусотника, и почёт, и грамоту княжью на земли пожизненные. Головой покачал невольно, когда разумел и другое – забери у него Господь и деньгу, и рать, он бы и не опечалился. Давно уж знал, что вместе с женой стяжает все и едва ли не больше утраченного.
Ответил ей взглядом горячим, а она поняла без слов: склонила голову перед ним, признавая его власть. Власий поцеловал троекратно щеки Елены, приветил супругу уважительно, отдал ей долг смирения и почета.
По церкви ропоток счастливый пошел, поп Виталий улыбнулся светло, а Власий все смотрел на Рябинку свою, да думал, что венчание обряд непростой, коли вот так показал ему все об жизни, и так крепко связал две души.
Из церквы-то вышли весело! Улыбались, гомонили! Власий вел Елену за руку, радовался солнцу яркому, переливчатому щебету зимних птах и даже громкий хохот Прохи и Ерохи не рассердил, а насмешил боярина Власа.
– Гуляй, народ! – прокричал звонко Ерофей и первым кинул горсть серебрушек в людскую толпу.
Ох, что началось! И смех, и брань, и крик! Народ, отродясь не видавший боярской свадьбы, ошалел от богатства и принялся подбирать деньгу. Проха не отстал от дружка и кинул монет от себя, а за ним уж и дядька Терентий, и маленький Лаврушка, и сам Власий. С того люди громко нахваливали и жениха, и невесту, да и сулили им долгой счастливой жизни.
А через миг и снег сыпанул, мелкий блескучий, такой, каким бывает он морозным днем – cпорый, скорый. Кончился через мгновение – вот диво! На синем прозрачном небе ни облачка, так откуль такое чудо? Но знак верный – быть тому союзу долгим и плодовитым. Не инако сам Господь на то и указал.
Гурьбой повалили к саням, к лошадям, всё смеялись, радовались, а Власий удержал Еленку, склонил голову к ней и молвил тихо:
– Рябинка, выслушай и не перечь. Порешил я нынче в Сомовку трогаться. Не осержусь, коль сочтешь меня суеверным, но домок твой дурной. Все беды, что сотворились с нами, в нем прожиты. Там я тебя едва не утратил, да и ты брата чуть не лишилась. Я б его спалил к псам, токмо баньку жаль. Но ее-то не увезешь.
Она зарумянилась, не инако после того, как о баньке начал. Тем умилила и перекинула думки Власия на иное, уж дюже приятное.
– Влас, а как же … Я не перечу, но как же взять и поехать? Сим днем оставить брата и Олюшку? Любый, да как же? Хотя б денек еще, – просила, уговаривала.
– А им чего тут ждать? Согласись, и живо возок сыщем. Нынче и разъедемся по домам. Елена, услышь меня и не кликай более бед. Чего ты прилипла к домку? Ты уж лучше ко мне так прилипни, – выговаривал, но и улыбался боярыне молодой.
– Так уж прилипла дальше некуда, – взглядом таким ожгла, что на Власии едва шапка не задымилась!
– Так мало, Рябинка. Крепче липни, – сказал и смотрел на то, как глаза ее становятся синее синего, едва искрами не сыпят. Знал, что не злится, что думки ее горячи не меньше его собственных.
Наверно потому и сунулся целовать, а она ответила жарко. И смех, и грех!
– Эй, люди добрые, гляньте-ка! – гоготал паскудный Прошка. – Боярин, целуй жарче, инако жена молодая замерзнет! Чай, зима, не лето!
Пришлось отпустить Рябинку, грозить кулаком болтливому дружке, да все это под смех и прибаутки людские!
– Еленка, ты теперь боярыня Сомова? – Лаврушка подскочил, потянул сестру за рукав. – Не Зотова, не моя?
Власий кулаки сжал, но себя унял. Что взять с дитяти? Смотрел, как Елена склоняется обнять брата, как утешает малого, как печалится. Хотел уж влезть, но дядька Терентий упредил, подошел и встал опричь боярича:
– Лавр Ефимыч, ты чего как маленький, а? – сказал строго. – Ты девка, чтоб сопли пускать? Сестра замуж пошла, да за кого! За боярина крепкого, сильного. Ай, не рад? Она тебе вовек сестрой будет, жить станет близко. Стало быть, видеться будете. Тебе уж скоро боярство принимать, а ты за сестрин подол уцепился?
Лавра проняло, да еще как! Отскочил от Елены, выпрямился, взглядом высверкнул:
– Почто позоришь, дядька?! – а голос-то навовсе не детский. – При всех! С сестрой говорю, с родимой!
– Ну, все, все, – улыбнулся Терентий в усы. – Ишь ты, кровушка Зотовская взыграла. Прощайся нето. Токмо слёз не лей, сестру не тревожь.
Лавр гнев унял, обнял сестрицу урядно, кивнул Власию и пошел с Терентием к коню.
– Вырос, – Елена слезу уронила. – Влас, ведь будто вчера у меня на руках сидел в одной рубашонке, а тут уже…
Ничего не ответил ей, обнял покрепче, повел к саням и усадил. Сам рядом устроился, накинул меховой полог и прикрыл Рябинку шубой своей. Она голову на грудь ему уронила, молчала, печалилась скорой разлукой. Власий то снёс, разумея, что горе свое нянькает опричь него и ждет утешения.
– Не печалься, Рябинка. Все своим порядком идет, – поцеловал теплый лоб, прижал головушку бедовую большой ладонью к сердцу. – Справный хозяин из Лавра вырастет, верь мне. Видала, как себя оборонял? Малой совсем, а разумеет. Не опасайся за него, он уж силу свою чует.
Она только вздохнула и до самого домка молчала. А Власий и не тревожил, знал, что поймет и примет. Однако своей рукой накрыл ее тонкую руку и не выпускал, согревал теплом и чуял ответное.
У домка остановились и разом засуетились, захлопотали. Скрипели двери, бегали ратные, собирали возки, носили тюки и узелочки. Власий отпустил от себя Елену не без труда, но смог как-то, скрепился. Ее увели женщины, скрылись в ложнице.
Пока новик Власов снимал с молодого боярина наряд венчальный, богатый, пока кафтан подавал простой, шубу накидывал волчью, Терентий прошелся по гридне, ухватил горшок с разведенным медком и плеснул себе щедро в кружку:
