– Сам я. Не тронь. – Встал за спиной и надел подарок сердечный на тонкую шею, уложил на белой груди так, как хотелось.
Елена одарила поцелуем, да таким, что Власий себя забыл. Одна токмо мысль и промелькнула, прежде чем упал с ней на лавку – дорогой кафтан крепкий, не в пример простому, инако не выдержал бы и треснул, когда принялся его с себя скидывать.
Много время спустя, когда уж гости умолкли, когда ночь к утру поворотилась, Власий дурной, как после бочонка пива, обернулся к Еленке, что лежала на его плече. Она будто почуяла взгляд, глянула нежно и счастливо, а потом заполошилась, вскочила – нагая, простоволосая – и кинулась к летнику своему, что лежал посередь ложницы.
– Забыла! А все через тебя, медведина! – Приговаривала, а сама шарила рукой по полу. – Влас, ну что смотришь-то? Отвернись! Рубаху-то не вздела.
– С того и смотрю, что не вздела, – и не подумал отвернуться. – Да что там? Мне уж начинать креститься или как?
– Нашла! – и к нему! – Теперь и ты прими от меня подарок, не откажи. Так поглядеть, если бы не он, могло бы все инако сложиться.
Вытянула нитку суровую а на конце кружок простого металла. Власий все разуметь не мог, что за подарок такой?
– Не узнал, нет? – улыбнулась, мордашку счастливую к нему подняла. – Ладинец твой. Старец Алексий сделал ладанку. Оберег православный. Из того, старого. Пусть теперь тебя бережет.
Повесила ему на шею и поцеловала крепко. Власий долго еще разглядывал кругляш, что поблескивал на его широкой груди, все силился понять – ужель Ладинец сладил, помог? Знал от деда, что оберег истуканский указывал пару, связывал двоих навечно. Но чтоб так, сквозь нелюбовь, сквозь ругань, сквозь смерть свести…
– Вот что скажу, Рябинка, я тебя полюбил и без всякого Ладинца. Но подарок твой стану у сердца носить, дорог тем, что ты дарила, не иной кто. Ежели сей миг скажешь, что кругляш истуканский тебя приневолил меня выбрать, я не поверю. Знаю наверно, тебя заставить не сможет никто.
– Верно. Никто. Кроме медведины одной косматой, – засмеялась счастливо.
– Опять? Елена, вот ты обскажи мне, с чего косматая?! Глянь, гладкий я!
Эпилог
Три года спустя
– Проха, вот ответь мне как на духу, чего ты за мной таскаешься?! Через тебя уж который год ожениться не могу! Упреждаю, станешь за мной ходить, я тебе в глаз суну! – Ероха ругался на приятеля, серчал и ногой топал.
– Ерошенька, ожениться ты не могёшь токмо потому, что жизня тебя обидела, – Прохор оправил на себе опояску новенькую, полюбовался на блескучие сапоги дорогой кожи. – Мордаху кривенькую выдала, нравом скверным одарила. Вот глянь хучь на меня – и справный, и пригожий. А девки на тебя не глядят, потому как злой ты. Чего разоряешься? Чего орешь? Я и сам через тебя одинокий бегаюсь. Иди уж, а то в церкву не поспеем. Вот тогда жди беды. Елена Ефимовна бровь изогнет, и будешь стоять, порты сушить.
Ерофей сплюнул сердито, но послушался и пошел вон из ложницы, в которой ночевали. Выскочил на подворье Зотовское, огляделся, и злобу как ветром сдуло. А и чего серчать, когда красота такая? Зелень майская ажурная на ветерке легком качается, шебуршится, солнышко пригревает, а промеж всего отрадный колокольный звон летит. Эх, живи и радуйся!
– Ерошка, глянь, идут, – Проха пнул друга в бок локтем и выпрямился, будто перед воеводой иль князем каким. – Боярич Лавр подрос, в плечах раздался. Справный воин будет, добрый. Терентий сам-один учит мечом махать. Слыхал, что дядька Пётр учудил? Ближников сыскал Лавру, да постарше и поболе него. Велел самому им указывать и чтоб слова поперек не молвили. Пестует. А тётка Светлана с ним лается, говорит, мол, совсем мальчонку извел. Ох ты ж! Ероха, а Власька-то наш каков! Гляди, Андрейку-первенца как несёт, от гордости ажник кафтан лопается!
– А вот и боярыня, любовь твоя извечная, – глумился Ероха. – Ты зенки-то прикрой, инако порты замочишь от страху. Расцвела Елена Ефимовна, расцвела. Особливо, когда своим домом зажили. А и хорошо у нас в Тургоши! Простор, да и от боярина Захара роздых. Ить пока батькой был, вполовину не так об сыновьях тревожился. А как внука получил, так и навовсе сдурел от радости: у старшого Акимки всё девки, да девки. Хорошо хоть Захар с нами в Зотовку не увязался, инако замордовал бы указами. Не так стоишь, не так сопишь, не тем глазом на Андрейку смотришь.
– В Тургоши хорошо, кто б спорил. Одного жаль, всех девок красивых разобрали. А мы с тобой опять рот разинули на Иринку! Вона она взяла, да замуж ушла, пока ты мне поперек стоял, рожа твоя противная! – Проха высказал, да умолк.
А как инако? Не позориться же перед людьми. Мимо шли Зотовские и Сомовские – крестины у посестры боярской, у Ольги Разгадовой. Второй дочкой разрешилась. С того на подворье и весело, и людно, и празднично. Так заради чего людей стращать криком и руганью напрасной?
Меж тем толпа нарядных гостей прошла мимо приятелей, оглушила смехом, гомоном веселым, но и радости добавила. А потому и Проха, и Ероха ощерились улыбками и потекли в церкву, что стояла недалече, сияла новым куполком-шишечкой.
Дорогой-то болтали, примечали всякое. Вон Ольга-красавица с мужем пригожим и дочкой малой на руках, а вон Елена их увидала, да кинулась обнять-приветить. Проха посопел малое время, да и обсказал Ерохе:
– Боярыня-то наша хоть и нравом крута, а все одно, пава.
– При таком муже любая павой будет. Что лупишься? Ай, не так? Холит ее, нежит, золотом осыпает. Так и она не лыком шита, видал, как дом ведет? Хозяйка справная вышла, крепкая. И ведь никто не перечит, почитают и боятся гнева ее. Вот как хочешь, Прох, но знает Власька слово какое-то колдунское. Ить токмо при нем боярыня наша мила, да покойна, его одного и слушается, – Ероха голос утишил.
– Ага, слово. Может, он ее иным чем утишает, а? И как живут-то, не пойму? То крик у них, то тишь да гладь, – ворчал Прошка, глядя на боярыню. – А ведь любит она его, друже. Ей, ей, поболе, чем себя. Вот обскажи мне, разве ж так бывает?
Шептались тихонько: уж в церкву вошли, свечки зажгли.
– А в ответ, друже. Власька и сам ею дышит. Скажешь, нет так? Вспомни, как за Березицы секлись. Ить ворога перепёрли токмо с того, что Влас подыхать не хотел, оставить ее не желал. И ведь словно заговоренный. Хучь бы одна царапина, – Ероха пропустил вперед себя тётку Светлану и наново принялся шептать, – Высоко Власий забрался. Чую, годков через пять, много через семь, воеводой станет. А все через нее, через Елену. Уж не знаю, что она там ему по ночам на лавке шепчет, но как в поход идти, так он как железный! Глаз вострый, рука твердая, думки крепкие и все наперед: как сберечь, как оборонить ее и сынка.
– Прав ты. А Тургошь как отстроил, а? Не село, городище цельное. При таком боярине и мы с тобой взлетели. С кем еще столько бы злата стяжали? По сию пору удивляюсь, откуль у меня двор такой богатый…. – Проха умолк: на него оглянулась боярыня Елена и бровью повела, мол, не шуми, не на гулянке.
